к такому зреющему в уме Гуссерля исследованию, которое (в целом оправданно) исходило из следующей предпосылки: любая «данность» чего бы то ни было («самих вещей», мира, фактов и содержаний науки и т. п.) – это
данность через сознание, через работу его тончайших, конкретнейших механизмов и процедур. Вот к ним-то и надо обратиться изначально, сколь бы ни была сложна, многогранна целостная работа над самим сознанием, которая по традиции и по определению есть дело и призвание философии (объединившейся с логикой, психологией).
Дополнительное соображение: лапидарное возражение Гуссерля в адрес известного неокантианца говорит ещё о многом другом. В частности, об истоках и характере размежевания раннего Гуссерля с общей линией развития идей ведущих неокантианцев его времени. Еще не настало то время, когда будущий создатель феноменологии не только лично сблизится с неокантианцами, в том числе с Риккертом. Тогда, правда, он будет опираться на другие их работы – да и сам сформирует, и именно в «Логических исследованиях», во многом иное, глубоко и в деталях разработанное теоретическое–феноменологическое–учение в его исторически первоначальном варианте.
* * *
Среди печатных работ, «объектов» разбираемой рецензии Гуссерля обращает на себя внимание обсуждение им тех статей по логике, в которых логика прямо сопрягалась с психологией, а также с «грамматикой», т. е. с тогдашними ответвлениями философии и психологии языка.
Так, на S. 135–136 (Hua, Bd. XXII) Гуссерль бегло оценивает книгу мало известного у нас, но уже достаточно популярного в то время автора А. Марти (A. Marty) «Über subjektlose Sätze и das Verhältnis der Grammatik zu Logik und Psychologie» («О бессубъектных предложениях и отношении грамматики к логике и психологии» – 4-я и 5-я статьи опубликованы были в «Vierteljahrschrift für wissenschaftliche Philosophie», 18. 1894. S. 320–356 und 427–471).
Эти статьи были продолжением серии работ А. Марти, в которых – с позиций логики, философии вообще, тогдашней философии языка, в частности – осуществлялся, по Гуссерлю, причем, по его мнению, с «остротой, ясностью и основательностью», анализ как будто частных (в грамматической и логической плоскостях), но немаловажных вопросов о тех двух видах предложений, которые именовались безличными (бессубъектными) и экзистенциальными. К сожалению, Гуссерль явно экономил пространство своей публикации, а потому рецензия отмечена (обычным для скорых, беглых откликов) противоречием между констатацией того немалого, что остается неясным, и уверением, что «психология суждений» (обратите внимание на интересную маркировку перекрестной проблематики логики и психологии) ещё почерпнет из работ А. Марти «богатые побуждения» к дальнейшей разработке соответствующей проблематики (Ebenda. S. 13611–19).
Сходной тематике посвящена более развёрнутая рецензия Гуссерля на книгу Х. Корнелиуса «Опыт теории экзистенциальных суждений» (H. Kornelius «Versuch einer Theorie der Existentialurteile», München, 1894).
В свете того, что десятилетиями позже на основе новой феноменологии, разработанной Гуссерлем, будут предприняты усилия не только по созданию учения о «Dasein» (из них наиизвестнейшей станет концепция гуссерлевского ученика Хайдеггера), интересно проследить, как отнесся к наметкам «бытийно-экзистенциальных» разделов логики конца XIX века философ Гуссерль, коему вскоре предстояло заложить основы новой феноменологии (а она объективно послужила истоком ряда экзистенциалистских учений XX столетия).
Рецензируя книгу Х. Корнелиуса (философа, как бы предвосхитившего «экзистенциальный поворот» следующего столетия, но в своем веке достигшего какой-то известности разве лишь в узком кругу профессионалов), Гуссерль обращает особое внимание на анализ тех шагов сознания, которые состоят в продвижении от восприятия к другим – после восприятия – формам и содержаниям сознания. Заметим, что в пределах тогдашних разнообразных исследований сознания подобные пограничные исследования были достаточно типичными, распространенными, так что не было особого смысла в том, чтобы маркировать такие исследования отдельно – как только философские или лишь психологические, или исключительно логические и т. п. Тем не менее для анализа собственного продвижения Гуссерля к (ещё неизвестным ему и читателям) феноменологическим результатам немаловажно проследить, какие именно формообразования сознания, а также шаги его анализа особо привлекают рецензента в сочинениях Корнелиуса и в каких понятиях они выражены уже в гуссерлевской рецензии.
Приведу пару примеров. С сочувствием описывая находки, идеи Корнелиуса, Гуссерль пишет: «Восприятия, говорит автор, очевидно является преднахождением (Vorfinden), подмечанием (Bemerken) феномена, фактически разворачивающегося в нашем сознании; оно, следовательно, идентично с анализом какого угодно (jeweilichen) содержания нашего сознания. Но обращая внимание на то, что исследования одновременных частичных содержаний возвращает [назад] к последовательному анализу, сразу же признаю́т, что восприятие некоторого (eines) содержания состоит в отли чении его от прежде воспринятого совокупного содержания» (Hua XXII. S. 13636–38–1371–5). Возьмем другой гуссерлевский пример из его рецензии: в связи с обсуждением идей Корнелиуса об актах знания и их содержании Гуссерль вполне уместно употребляет выражение «knowledge about» («знание о»), употребленное Вильямом Джемсом, к работам которого рецензент в то время проявлял заметный интерес.
Еще один пассаж из гуссерлевской рецензии не менее любопытен. «Восприятие, – так Гуссерль суммирует идеи Корнелиуса – есть простейший акт наличного бытийствования (vom Dasein) некоторого содержания, а вместе с тем в нем дано некоторое (ein) знание, и даже необманчивое знание; при этом его можно обозначить и через суждение, а ближе – суждение о существовании (Existenzurteil). Стать представленным (Vorgestelltwerden) идентично с тем, чтобы стать воспринятым (wahrgenommen werden)» (Ebenda. S. 13715–20). Эти рассуждения отражают тот факт, что специалисты в тогдашних гуманитарных дисциплинах испытывали интерес – и он был интересом интернациональным – в проблеме восприятия. Что в немалой степени объясняет, как показано в моей книге, плотное присутствие этой категории (и сюжета исследования) в «Философии арифметики», а также последующее сохранение темы восприятия в будущей гуссерлевской феноменологии. Здесь ещё одно свидетельство в пользу того ранее обоснованного вывода, согласно которому гуссерлевская концепция, сложившаяся в период написания ФА, и то поле рассуждений, на котором совершалось непосредственное формирование феноменологии (стадии подготовки, а потом публикации «Логических исследований»), не были оторваны друг от друга.
Могло ли быть так, что Гуссерль, описывая ход рассуждений рецензируемого автора, скорее пользовался уже своим «философским языком» середины 90-х годов XIX века, нежели излагал идеи Корнелиуса на его специальном языке?
Нет, имело место нечто иное, что представляется необходимым, уже на новых примерах, акцентировать вновь и вновь: развитие мысли Гуссерль от ФА к «Логическим исследованиям», т. е. от дофеноменологического периода гуссерлевской мысли к явно и четко феноменологическому не было таким, когда философы полностью и даже демонстративно порывают с понятийными и методологическими устоями прошлого этапа. Благодаря подобным документам я укрепляюсь в том мнении, что и при несомненном, заметном обновлении концепции (при обретении феноменологических оснований и структур – наиболее явно во II томе «Логических исследований») немало из прежних проблем, акцентов анализа, ходов мысли было взято из гуссерлевских сочинений
