моих работах, на которые я сошлюсь в дальнейшем).
Рассмотрим далее – по необходимости сжато – содержание гуссерлевского манускрипта «Интенциональный предмет», который, насколько я в курсе дела, в нашей стране не переводился и не исследовался.
Гуссерль полагает необходимым (в чем, как мы увидим, проявляется связь этой его работы 1894 года и с предшествовавшими, и с более поздними текстами) прежде всего ввести проблему, которая очерчена заголовком § 1 гуссерлевского манускрипта – «Парадокс так называемых беспредметных представлений».
В более общем смысле ранняя концепция интенциональных предметов Гуссерля, что будет подробно раскрыто далее, выросла из попыток разрешить затруднения, иногда парадоксы общих философско-логических соотнесений предметов вне сознания и «предметностей» сознания в предшествующей и тогдашней философии.
В § 1 прежде всего – что логически правомерно – разбирается более общий вопрос о том, какое понимание категории «предмета» утвердилось в современных Гуссерлю, им так или иначе освоенных сегментах теории познания, прежде всего научного. То, что нам уже известно из освещения проблемы предметности у раннего Гуссерля (и что ещё будет разбираться в ходе последующего анализа манускрипта), позволяет понять, почему широчайшая проблематика предмета (вариативная, специализированная в гносеологических, логических, историко-философских изысканиях) в рассматриваемом манускрипте изначально появляется в особом ракурсе. А именно: тематика «предметов» – в рассмотрении Гуссерля – изначально взята уже в единстве с темой представления о них.
Гуссерль, что еще важнее, сразу задает эту тему вместе с освещением «примечательной трудности» её решения. С одной стороны, вроде бы ясно: «если любое представление (Vorstellung) представляет (vorstellt) некоторый (einen) предмет, то для каждого из них есть какой-нибудь (einen) предмет, следовательно, всякому представлению соответствует какой-либо (ein) предмет» (Hua. Bd. XXII. S. 302, разрядка Гуссерля. – Н. М.). С другой стороны, продолжает Гуссерль, имеется противоположная и тоже как будто не подлежащая сомнению истина: «не всякому представлению соответствует предмет» (Ebenda). Гуссерль напоминает, что Б. Больцано говорил о «беспредметных представлениях» (gegenstandlose Vorstellungen). Примеры: у выражений «круглый четырехугольник», «современный французский кайзер» и т. д. нет какого-либо отношения ни к определенным «предметам», ни вообще к «предметному» (Gegenständliches). Конечно, поясняет Гуссерль, всегда имеется какое-то содержание, которое и здесь было и может быть как бы «сконструировано» из предметных моментов. Но как бы то ни было, чего-то подобного «круглому четырехугольнику» построить нельзя (Ebenda, S. 304), если, конечно, руководствоваться законами до сих пор известной человечеству геометрии.
Существуют и аналогии. «Мы говорим о “воображаемых” (imaginären) числах, подобных
, о фиктивных предметах мифологий – таких, как лернейский лев и т. п. В соответствующих представлениях бывают каким-то образом
представлены невозможные или фиктивные предметы, но
они не существуют (existieren nicht) [в реальности]… Каждое предложение, также и ложное, даже абсурдное, как можно сказать, представляет некоторое Sachverhalt [207] (как свой “предмет”) – и однако не каждому предложению соответствует
определенное (ein) Sachverhalt. Так, предложению, лишенному значения (ungültiger), соответствует некое (ein) Sachverhalt – но
не как реально существующее (оно nicht existiert, nicht besteht)» (Ebenda).
Гуссерль далее справедливо отмечает, что все трудности, над разрешением которых мучались ещё мыслители-схоластики, не были разрешены ни в их времена, ни «теперь» (gegenwärtig); к тому же многие варианты решения проблем «очень далеки от согласованного решения (Einigkeit)».
Еще хуже, по Гуссерлю, то, что при разработке данной проблематики «в массе случаев нет ни сомнений, ни какой-либо скрупулезности» (Ebenda. S. 304). В том, например, смысле, что и обычных людей, и ученых в научных исследованиях вообще не занимает вопрос о соответствии образа (Bild) того или иного предмета даже факту его существования или несуществования. Часто их убеждение, будто решение проблемы найдено, – всего лишь иллюзия. Эта идея Гуссерля верна и относительно житейских случаев, и применительно к научной практике. Ведь сколько горячих споров ведётся относительно иллюзорных «предметов», сколько вообще предлагается псевдорешений псевдопроблем относительно псевдопредметов…
Гуссерль разъясняет, что в философии в разные времена даже серьёзные мыслители довольствовались участием в псевдоспорах или с увлечением находили псевдорешения в тех или иных спорах или при создании обобщающих концепций. В менее «просвещенных» псевдоспорах тем более царили «популярные видимости таких решений». Часто, как будто имея в виду один и тот же предмет, на деле спорили о разных предметах и проблемах (Ebenda. S. 304). При этом Гуссерлю также было важно подчеркнуть, что подобные «решения» – если их свести воедино и придать им «ученую форму» – покоились на принципе «духовного отражения» (geistigen Abbildes) (Ebenda. S. 305). Задержимся и мы на этом моменте.
Действительно, в философии во все времена специально разрабатывались те или иные теории отражения, в которых отстаивалась идея о чуть ли не зеркальной согласованности предметов вне сознания и их «образов» в сознании. Такие учения появились ещё в глубокой древности и неизменно возрождались – в той или иной обновленной форме – в более поздние времена.
Гуссерль четко и уверенно ставит на подобных концепциях штамп критического отрицания: формулировки, согласно которым исходят из того, что «каждое представление – [и именно] посредством духовного «отпечатка» (Abbildes), отражающего образа – относится к своему предмету, мы считаем теоретической фикцией» (Ebenda. S. 305).
Есть у Гуссерля и аналогичные замечания, касающиеся таких особых областей, как искусство, литература, где также долго господствовало, да и сегодня проявляется желание интерпретаторов толковать отдельные результаты человеческой деятельности исключительно как «образы», даже (зеркальные) «копии» реальности (вспомним статью В. И. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции»). Вчерашний математик относится к подобным рассуждениям очень строго: «Вот я и повторяю то, что объяснил ранее: хватит [рассуждать так], ибо опыт никогда не подтверждал эти авантюрные предположения…» (Ebenda. S. 305 – курсив мой. – Н. М.). Иными словами, в «объяснениях» на эту тему – включая те, которые ограничиваются заявлениями, будто также и результаты, понятия и образы науки и искусства суть либо копии действительности, либо беспочвенные фантазии – в таких учениях, считает Гуссерль, ничего по сути, не бывает действительно проанализировано согласно требованиям подлинно научных объяснений.
Чтобы понять, какое именно собственное толкование ранний Гуссерль в данном случае предлагает вместо «авантюрных фикций» некоторых философских теорий отражения, надо внимательно и терпеливо, шаг за шагом прояснить, на какие именно исходные постулаты будет опираться этот мыслитель в своем исследовании соотношения сознания и его предмета (предметов).
* * *
Гуссерль не случайно избрал для осмысления сложной проблематики «предметного» сознания – в качестве исходной – тему представления (die Vorstellung) и процесса «представливания» (das Vorstellen). Ранее было показано, насколько в этой направленности своего анализа он опирался на многие традиции философии – и классической, и ему современной.
Следует предупредить читателей, не владеющих немецким языком (или в какой-то мере
