— Что же… Если это не будут сокращения принципиального характера, то я не против! — дрожа от счастья, отвечал художник.
— Отдельные фразы. Клянусь вам! Вздор! Но это не все. У меня к вам еще одна маленькая просьба. У вас есть неплохой рассказ. Называется «Люонга». Прелестная вещица! Восхитительная! Правда, она несколько бледновата на общем трагическом фоне книги. Вы понимаете, она лишена изюминки!
— Так выбросьте его и только! Лишь бы вся книга была в целом издана.
— Ах, эти мне талантливые счастливцы! Выбросьте и только. Нет, милый друг, я не хочу, я просто не могу выбросить этот маленький бриллиант. Его следует лишь более тщательно отшлифовать, слегка заострить его грани, и дать вещи полную законченность. Внутреннюю логику! Я по просьбе издателя набросал несколько строк и сейчас прочту их. Вы несколько перефразируйте и сейчас же продиктуйте окончательный вариант! Согласны?
— Но зачем такая спешка? Я подумаю, подберу слова и сдам концовку в течение недели.
В ответ из трубки звучит мелодичный смех.
— Неделя?! Ах, дорогой ван Эгмонт, жизнь так мимолетна, у издателя через неделю могут возникнуть новые планы. Его рвут на части, ему суют в руки материалы, его заговаривают до смерти! Или вы хотите быть оттесненным назад именно теперь, когда успех так близок? Я читаю мой набросок. Вы прослушайте и продиктуйте мне ваш — авторский текст!
Захлебываясь от восторга, мсье Гид прочитал несколько фраз, ван Эгмонт слегка их переделал. Все закончилось очень удачно: через несколько дней художник получил в качестве аванса кругленькую сумму.
В уютной гостиной состоялось радостное торжество: все сообща праздновали первую победу. Но именинником был не один ван Эгмонт: все поздравляли и ученого. Это его помощь обеспечила успех, это он указал правильный путь.
— Да что там, — скромно отмахивался тот. — Это не моя личная заслуга. Это торжество культуры. О, наша вековая культура! Теперь вы поняли, мсье ван Эгмонт, всю глубину смысла этого слова — интеллигенция?
Свершилось! Книга печатается, альбом почти готов. Мсье Гид, играя словами, сказал, что он недурной проводник — введя ван Эгмонта в литературу, он постарается ввести его и в круг издателей альбомов, репродукций и иллюстраций с небольшим подтекстом. Все зависит от успеха книги, а он будет, обязательно будет!
Ван Эгмонт, ободренный первой настоящей удачей, решился на новый шаг: поехать к Ромену Роллану и заручиться поддержкой этого писателя с мировой славой.
Ромен Роллан был не просто одним из крупнейших мировых писателей: он являлся воплощением западноевропейского гуманизма и совестью культурного мира. Еще в студенческие годы Роллан обратился ко Льву Толстому с вопросом о смысле и целях искусства. Маститый писатель ответил, что искусство должно вести народы к добру. Высокий идеализм и проникновенная человечность — вот заветы, переданные великим русским великому французу. Роллан подхватил это знамя и достойно понес его дальше. Его творчество пронизано одной идеей — призывом к человечности и свободе. В течение всей своей долгой жизни Роллан лишь конкретизировал этот призыв. Если в молодости он звучал несколько отвлеченно, то на склоне лет в романе «Очарованная душа», в своих статьях и в практике общественной деятельности автор прямо указал на необходимость революционного насилия для преображения мира. «Что может быть великолепнее? — восторгался художник. — Я еду к учителю!»
В Вилльневе художнику не пришлось долго ждать: он получил разрешение явиться через три дня. Два дня были свободными, и ван Эгмонт решил в городской библиотеке еще раз просмотреть все книги того, с кем ему предстояло говорить. Все они, его любимые книги, от «Драм революции» до «Очарованной души». С благоговением он перелистывал страницу за страницей, прочел в энциклопедическом словаре биографию великого старца, затем и биографию Толстого, которого любил и уважал. Наконец, взял том на букву «К» и нашел статью о Конго. Потом нахмурился, долго сидел, глядя в окно, вышел на улицу, купил бумаги и вернулся. Взял три тома словаря на буквы «Р», «Т» и «К» и составил таблицу. Всю ночь долго сидел на берегу озера, глядел на воду и на чаек.
Учреждение королем-авантюристом Леопольдом II с помощью банкира Ротшильда и проходимца Стэнли «Международной ассоциации для исследования и цивилизации Центральной Африки» не могло пройти незамеченным для Толстого, поскольку Лев Николаевич всегда живо интересовался европейской жизнью. Ассоциация Леопольда II широко рекламировалась на страницах международной печати, и о ней хорошо знали в России. В августе 1883 года родилось кровавое Свободное Государство Конго, а в 1884 году состоялась Берлинская международная конференция с участием Российской империи. Россия вместе с другими державами подтвердила свое согласие на право союза авантюриста, банкира и проходимца всевластно управлять огромнейшей страной с населением почти 30 миллионов человек. Об этом писали все русские газеты, но Толстой этого не заметил. Начались двадцать лет беспримерного истребления беззащитных людей ради наживы нескольких преступников. А великий гуманист? В эти годы Лев Толстой, написавший все свои главные художественные произведения, обратился преимущественно к вопросам нравственности: он весь ушел в поиски правды. Тем временем Ромен Роллан, пролив немало слез над его книгами и в его книгах получив моральную поддержку своему «воинствующему идеализму», приступил к литературной деятельности. Именно в девяностых годах созданы «Драмы революции».
Перед глазами возмущенного мира сотни тысяч людей сжигались живьем, рубились на куски, морились голодом и непосильным трудом. Путешественники привозили из Конго разрубленные черепа маленьких детей. Мир содрогнулся от ужаса. Нарастала буря протеста. Во многих странах появились статьи и книги о бельгийских зверствах в Конго. Гремели речи портного Мореля, пригвоздившего короля к позорному столбу. Наконец, стали возникать различные общества в защиту населения Конго. В это время Толстой на весь мир крикнул: «Не могу молчать!» — в защиту жертв судебного произвола в России. Все правильно, конечно, правильно! Но он и Роллан не заметили миллионы жертв коронованного людоеда в Африке! Они смолчали, прошли мимо, и к буре гневных голосов их голоса не присоединились.
В 1908 году король Леопольд II сделал выгодное дельце — он за наличный расчет продал свою вотчину бельгийскому государству, заранее выкроив из нее лучшие куски в качестве личной собственности. К слабым силами королевских наемников присоединился весь государственный аппарат Бельгии, теперь эксплуатация была доведена до беспощадной в невиданной степени рационализации. И на этот раз оба страстных проповедника человечности, высокой нравственности и добра опять ничего не заметили. А почему бы и нет? Один беспомощно копался в собственной душе, а другой с увеличительным стеклом в руке рассматривал страницы истории! Толстой умер, так и не найдя ни одного слова в защиту истязаемых народов колоний, а Роллан продолжал борьбу за некую всеобъемлющую гуманность и отвлеченный идеализм.
