— Так он что, фашист?..
— В том-то и дело, что не фашист, а боевой офицер, ненавидит лютой ненавистью нацистов, воевал против них, а все равно думает вот таким образом…
Я успокоил кое-как своего коллегу, нашлись у меня для этого случая и какие-то хорошие убедительные слова. Американцам же я подобных вопросов уже не задавал.
Однажды во время дежурства в берлинском центре ко мне подошел подполковник из нашего отдела и многозначительно изрек:
— Литвин, сегодня заседание главных контролеров центра, а Максимов отсутствует. Тебе придется быть за главного, и, когда будет решаться вопрос о пролете в воздушном коридоре и англичане предложат такой-то вариант, ты скажи, что согласен.
Я понял это как приказание вышестоящего начальника, ему, — подумал, виднее, что и как делать. Подвоха же, конечно, в его указании я не увидел, да и не мог даже думать, что кому-то хочется подставить мне ножку. Да и за что?..
Заседание началось в назначенное время.
— От СССР, — объявил председательствующий, — присутствует лейтенант Литвин.
Переводчиком у меня был тот самый мой коллега «армянин». Все шло как и обычно. На подобных совещаниях мне уже доводилось присутствовать. Английский представитель объявил свой вариант, американец и француз, естественно, проголосовали «за». Я, как и было мне предложено старшим по званию, с ними согласился.
Мой переводчик, тихонечко толкнув меня, будто это для него было новостью, как-то фальшиво произнес, что, видимо, следовало бы этот вопрос перенести на следующее заседание. Но я стоял на своем и еще раз во всеуслышание подтвердил свое «за».
Когда закончилось заседание, переводчик с нескрываемым удивлением в голосе сказал мне:
— Ты что, спятил с ума? Ты понимаешь, что сделал?..
Я ответил ему, что действовал согласно полученному указанию от такого-то. Он покачал головой, как бы говоря: «Ну-ну. Тебе виднее». Мы, больше не возвращаясь к этой проблеме, отбыли в Карлсхорст.
Через несколько дней меня срочно вызвали на «ковер» к генералу Ковалеву. Он отвечал за вопросы, связанные с работой союзников. Когда я вошел в кабинет, то увидел там и моего непосредственного начальника полковника Яроцкого. Сразу почувствовал, что предстоит неприятный разговор. Он начался с вопроса:
— Это верно, что такого-то числа вы присутствовали на заседании центра вместо капитана Максимова? — спросил генерал Ковалев.
Я подтвердил и рассказал, как было дело. Генерал, не глядя на меня, пробурчал, что хоть подполковник и из вашего отдела, но давать такие распоряжения он не имел права, так как к этой работе совершенно не имеет никакого отношения. Но, видимо, следует выслушать и его.
Позвали подполковника. Генерал Ковалев предложил мне повторить свой рассказ сначала.
— Это ложь, — наотрез отказался от своих слов подполковник. — Я действительно в тот день был в здании Контрольного совета, — запальчиво произнес он, — но Литвина не видел, не разговаривал с ним и, естественно, никаких указаний ему не отдавал.
Решительность подполковника, с какой он пошел в атаку, честно говоря, обескуражила меня. Да, я был молод, может быть, в чем-то и неопытен, но за свою жизнь уже успел многое повидать. С таким наглым враньем я встречался впервые, и конечно же мне было от чего впасть во гнев. Будь в ту минуту у меня пистолет, я бы, не задумываясь, пристрелил мерзавца. Так душе я называл подполковника, который, говоря нынешним языком, меня подставлял.
Подполковника уже отпустили, а я никак не мог прийти в себя. Предательство буквально потрясло меня. Видя мое состояние, начальники успокаивали меня, говорили, что-то про сложности в жизни, про то, что надо уметь разбираться в людях и т. д. и т. п. Словом, я почувствовал, что и генерал Ковалев, и полковник Яроцкий все же поверили мне, что я в своем рассказе был искренен…
На следующем заседании контролеров инцидент был окончательно исчерпан: Максимов заявил союзникам, что не принимал участия в прошлом заседании по весьма уважительной причине, а Литвин якобы неправильно понял тот вопрос, по которому принимал решение. Союзники были снисходительны и уладили дело миром.
Случай, который произошел со мной, оставил в душе неприятный осадок. Я чувствовал, что кто-то хочет меня дискредитировать. Но за что? Этот вопрос не давал мне покоя. Не мог же я всерьез принять то, что это могла быть расплата за неумелую дискуссию с американцами. Да и в чем тут могла быть моя вина?.. За то, что невзначай услышал от американцев? «Нет! — думал наивно я, — это не причина». Если бы не другой случай.
На службе в Германии мне довелось познакомиться с одним офицером нашего отделения. Им был инженер-подполковник, кандидат технических наук Григорий Токаев. До приезда в Берлин он работал в Военно-инженерной академии имени профессора Н. Е. Жуковского. Он хорошо знал немецкий язык. Мы довольно часто с ним ездили в его личном автомобиле по немецким авиационным объектам, расположенным в нашей зоне. Естественно, он часто интересовался моим прошлым: где учился, где воевал, расспрашивал о наших самолетах и самолетах противника, которые мне довелось сбивать, о моих интересах и о многом другом. Слушал всегда внимательно. О себе же он практически ничего не говорил, правда, иногда пускался в пространные рассуждения о путях развития реактивной авиации и ракетной техники. Суждения его, не скрою, были для меня очень интересны.
Был он рьяным защитником социалистического строя, по крайней мере такое заключение можно было сделать из активных выступлений на партийных собраниях, в партии он состоял с 1931 года. В быту он старался ничем не выделяться. Жил в отдельном коттедже с женой и дочерью. Словом, слыл весьма добропорядочным советским человеком.
…В один из февральских дней морозной зимы 1947 года мне вдруг было неожиданно приказано убыть в Москву в распоряжение отдела кадров ВВС.
На самолете я спешно вылетел в Москву и вечером уже был на Ходынском поле. На следующий день я ждал приема в штабе ВВС. Принимавший меня полковник, фамилию его за давностью лет я запамятовал, очень удивился моему прибытию в Москву и даже, как мне показалось, в сердцах пробурчал: «В Германии очень нужны переводчики, не знаем, откуда их брать, а ты здесь прохлаждаешься…» Однако делать было нечего. Надо было ждать мои документы, которые должны прибыть только через неделю. Условились, что я должен буду явиться, как только получу сигнал о том, что документы в Москве. Действительно, через неделю я снова сидел перед знакомым мне полковником, правда на сей раз в кабинете был еще какой-то майор. Разговор пошел со мной несколько странный.
