— Ну, товарищ Литвин, оказывается, ты хорош, — произнес не без иронии полковник. — На тебя пришла такая характеристика, с которой и в тюрьму не примут.
Я, зная, что вины за мной никакой нет, спокойно ответил:
— Что там в бумаге, я не знаю, знаю другое — бумага все стерпит.
— Так-то оно так, но то, что тут написано, даже ей терпеть трудно, произнес уже серьезно полковник. — Вот послушайте: «…немецким владеет хорошо, изучает английский, но по своему поведению не соответствует службе в Военно-воздушном отделе, так как нарушал правила общения с иностранцами в Контрольном совете. Неформально общается с немцами во внеслужебное время, ведет разговоры на свободные темы. В его разговорах нередко сквозит преклонение перед всем иностранным…» И так далее, — заключил чтение полковник.
Я слушал, удивлялся, возмущался в душе и думал, что тот, кто написал такое, — подлец. Гнев переполнял меня и я вдруг сорвался:
— Подлец!
— Кто подлец? Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза, бывший командующий воздушной армией? — произнес вполне сердито полковник. — Да как вы смеете?..
Не знаю, откуда у меня взялось смелости, но молчать я не стал.
— Генерал тут ни при чем, товарищ полковник. Подлец тот, кто написал эту позорную бумагу. Генерал-то ее только подписал. Ему ли обо всех знать. Помощники подсунули, убедили, он и подписал. Одно чувствую, что тот, кто писал эту бумагу, знает меня и старается кому-то угодить, чтобы от меня отделаться.
Сидевший молча во время разговора майор неожиданно расхохотался и спросил меня:
— А знаете, кто писал на вас характеристику? Я пожал плечами. Майор не стал играть со мной в угадайку.
— Писал ее подполковник Токаев. Знаете такого? Я удивился еще больше, а потом выпалил:
— Значит, почувствовал «сверхидейный», что я понял его. Ведь он всегда говорит одно, думает другое, а делает третье.
Майор буквально вцепился в меня, что я под этими словами имею в виду. И давай вытаскивать из меня все, что я знал о Токаеве…
Вскоре я понял, что их меньше всего интересует моя характеристика, а больше Токаев. Беседа наша продолжалась часа два. Говорили о работе в Бранденбурге, затем в Берлине. К концу разговора мне предложили явиться завтра, к этому времени они примут решение о моей дальнейшей службе.
«Значит, — подумал я, — будем жить дальше».
На следующий день беседу со мной вел только один майор. Он сказал, что внимательно изучил мою биографию, знает, что я неплохо воевал и в общем-то претензий больших ко мне нет. Одновременно он предостерег меня, чтобы я не был столь откровенным, посоветовал побыстрее повзрослеть и посерьезнеть и не делать глупостей, которыми недобросовестные люди могли бы пользоваться. «Вы нам нужны и поэтому делайте выводы». Затем майор сказал мне, что он договорился с Главным управлением кадров Красной Армии и меня там завтра ждут для беседы. Мы попрощались.
В Главном управлении кадров Красной Армии принявший меня полковник Иванов объявил решение о Дальнейшей моей службе. Я направлялся в штаб Группы советских оккупационных войск в Германии. По прибытии в Потсдам я должен был доложить о себе генерал-лейтенанту Евстигнееву, начальнику разведки Группы войск, который в конце концов и определит мне место конкретной службы. Полковник посоветовал мне поменять форму, я все еще ходил в моей родной авиационной, на общевойсковую и поменьше бывать в Берлине, где у меня так много «доброжелателей». Если же меня кто-то из знакомых встретит, особенно из Военно-воздушного отдела, я должен был говорить, что нахожусь в Германии в командировке, а вообще-то служу под Москвой (работаю переводчиком с немецкими военнопленными). Эти советы звучали для меня приказом, а приказы, об этом я за годы службы хорошо знал, должны выполняться точно!..
Полковник Иванов пожелал мне доброго пути и хорошей службы. С тем я и отбыл снова в Германию. Период моей «военно-дипломатической» службы закончился. Я должен был начать службу в новом качестве.
Возвращался я тогда в Германию поездом. Помню, с трудом я пытался забыть тот гнусный оговор. Хорошо, что мне попались добрые люди. Могло бы все кончиться печально. Из ума никак не выходило: что стало причиной моего срочного перевода из СВАГ (Советская военная администрация в Германии)? Но, как говорится, все по порядку.
И вновь нахлынули воспоминания. В них много того, что даст возможность читателю понять происходившие тогда в моей жизни события. Уплывает вниз Ходынское поле, Центральный аэродром…
Первый раз лечу на Запад нормально, как все, а не задом наперед, и первый раз лечу без ненависти, желания отомстить за все, что натворили на нашей земле новоявленные псы-рыцари. Сегодня 3 сентября 1945 года. Это больше чем четыре года после начала войны и почти четыре месяца после победы над Германией. Я — уже не стрелок-радист Ил-2, а начинающий военный переводчик, и ждет меня в Германии не бой, а обычная мирная служба. А может быть, все-таки бой, только другой, мне еще незнакомый, непривычный?
Мой новый командир, начальник Военно-воздушного отдела Советской военной администрации Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Тимофей Федорович Куцевалов, по праву старшего, прошел в пилотскую кабину. Пассажиры, такие же служивые, как я, приготовились коротать неблизкий, шестичасовой, путь, примостившись на мешках и тюках. Некоторые из моих попутчиков бывали уже в Германии в конце войны, но большинство из нас направлялось туда впервые. Естественно, расспрашивали «бывалых». Но те сами знали о поверженной стране еще очень мало. К тому же, как ни велик был интерес к современной Германии, мы все еще жили минувшей войной, и невольно разговоры уходили в недавнее прошлое.
Наконец разговоры потихоньку стихли, и большинство пассажиров, по приобретенной за войну привычке на всякий случай прихватывать чуток сна про запас, погрузилось в дрему. Я тоже попытался задремать, но, несмотря на усталость от напряжения последних дней, сон не шел. Меня, естественно, после всего, что со мной было, волновало то, как сложится моя служба. Пусть вот так буднично, но ведь я лечу в Берлин! В логово… О Германии вроде знал немало: и из газет, и из рассказов очевидцев, и из лекций на курсах переводчиков. А все-таки какая она, Германия?
Сколько раз за годы войны и после нее я задавался этим вопросом! Почему мы так часто воюем между собой? Почему так трагически сплетаются судьбы русских и немцев? С тех пор как в 919 году саксонский герцог Генрих I стал кайзером первой Германской империи, страна дала миру выдающихся мыслителей и ученых, гениальных поэтов и композиторов и… безжалостных, хладнокровных убийц целых народов. В моем сознании никак не могли смириться такие противоположности: великие книги — и костры из книг, великолепная архитектура немецких зодчих — и величайшие в истории разрушения городов и сел… Чуткость глухого Бетховена — и… глухота большой, очень большой, части немцев к слезам чужих детей.
