работала в местном художественном колледже, где днями напролет должна была заниматься чем-то вроде придумывания синонимов к слову «брызги», а другая пять лет писала роман о гагарах, что, по моему мнению, абсолютный максимум времени, которое человек может потратить на гагар, хотя, возможно, это был настоящий шедевр. Чуть дальше по улице жили поэты, устраивавшие поэтические чтения – каждый месяц мы собирались вместе, напивались дешевым виски, слушали, как поэты-путешественники читают свои сочинения, а затем плечом к плечу возвращались домой, покачиваясь, как трава на ветру. Иногда по утрам после этих чтений, наевшись с похмелья яиц и салями в закусочной по соседству, мы отправлялись на кладбище Бонавентура рядом с островами – поговаривали, что там жили призраки. Не знаю, правда ли это место назвали в честь Святого Бонавентуры или нет, но вообще это было бы уместно, ведь по легенде он продолжал писать свои мемуары
даже после смерти. Единственная сохранившаяся после него реликвия – это рука, которой он писал. Есть в этом что-то божественное – убить человека и заставить его руку продолжать писать книги.
Там же был похоронен поэт Конрад Эйкен, который однажды сказал: «Поэты отвратительны. Особенно когда сбиваются в крупные стаи». На мой взгляд – чистая клевета. До того, как я встретила других поэтов, я беспокоилась, что они даже в обычном разговоре постоянно употребляют слово «мол» и заставляют тебя играть в дурацкую игру, где каждый участник должен нарисовать часть тела и никому не показывать, а потом все складывают свои рисунки вместе. Но я ошиблась. Все эти поэты оказались совершенно нормальными людьми – даже помнили наизусть номера своих телефонов. Я впервые в жизни попала в «стаю» и была вполне счастлива оказаться среди других жвачных животных.
Но в остальные дни я старалась держаться особняком. Мне нравилось ходить к реке, в воде которой плескались новые идеи, яркие, как рыбья чешуя. Будь у меня пара монет в кармане, я бы покупала себе кофе и багет и каталась на пароме туда-сюда, как Эдна Сент-Винсент Миллей, а спустя какое-то время шла домой, окруженная туманом неги и созерцания, поблескивая, но не от пота, а от просветления.
Джейсон работал в газете – редактировал и оформлял развороты, следил за подвигами местных политиков, каждому из которых они давали прозвища в духе «Саксофонистый Чемберфан». Он развлекался тем, что вставлял в текст все более и более возмутительные каламбуры, кульминацией которых стал заголовок к репортажу о забеге такс: «Сосиски наготове». Он был так горд собой за этот каламбур, что в тот вечер принес домой бутылку шампанского.
– За сосисок! – провозгласил он. – И за их долгую жизнь!
Одной из его обязанностей было отвечать на звонки, и каждый вечер ему звонила некая пожилая дама и выкрикивала какие-нибудь три новости подряд, а затем просто вешала трубку.
– ДЖОРДЖ БУШ. ЯДЕРНЫЙ ХОЛОКОСТ. ЛОШАДИНОЕ МЯСО В ГАМБУРГЕРАХ!
Она повторяла эти фразы три раза, выдерживала небольшую паузу, а затем величественно говорила:
– В печать.
Казалось, будто она занимается этим уже не первое десятилетие.
– ВЫСАДКА НА ЛУНУ. ОБВАЛ ФОНДОВОЙ БИРЖИ. КРАСНЫЕ МУНДИРЫ НАДВИГАЮТСЯ.
Не женщина, а новости во плоти. И в конце всегда была одна и та же фраза:
– В печать.
– Есть, мэм, – всегда с удовольствием отвечал Джейсон, и она вешала трубку с удовлетворенным щелчком и чувством выполненного долга. Где бы они брали такую важную и достоверную информацию, если бы не она! Иногда я думаю, что и моя матушка в седые годы взвалит на себя подобное бремя, и с нетерпением жду ее вклада. Эта работа нравилась ему намного больше, чем все предыдущие. Однажды он повел меня на экскурсию в типографию – люди там до сих пор теряли пальцы при работе на станках, хоть на дворе и был уже двадцать первый век. Там даже висел календарик «Количество дней без происшествий», и я поневоле задумалась о том бедолаге, которому на следующее утро после происшествия пришлось бы подняться по лестнице и покалеченной рукой отлистать календарик обратно на ноль. На улице расстилалась чернильная ночь, а мы стояли и наблюдали за тем, как идет печать. Станок одну за другой выплевывал первые полосы газеты – с пылу с жару, полыхающие какими-то ужасными новостями. В печать.
Еще когда я работала официанткой в закусочной, Джейсон часто говорил о том, как ему нравится моя «гавайская» униформа – именно тогда я впервые начала догадываться, что у него что-то не так с глазами. Я отправила его в местный торговый центр, где можно было бесплатно проверить зрение. Вернулся он с парой очков от окулиста, который носил обтягивающие диско-штанишки и нюхал кокаин. Спустя несколько месяцев работы в «Утренних новостях Саванны» Джейсон понял, что очки ему больше не помогают, и решил наведаться к более респектабельному врачу, чьи штаны не грозили приклеиться к коже в случае внезапного пожара. В середине осмотра врач пробормотал: «Так, погодите-ка минутку», что обычно не ведет ни к чему хорошему, и увеличил изображение его глаз, чтобы рассмотреть поближе.
Оказалось, что у Джейсона – редкий вид катаракты, и ему требовалась замена двойного хрусталика. Врач понятия не имел, как она могла развиться у Джейсона, ведь это болезнь пожилых людей и детей из стран третьего мира. Прежде он никогда не встречал эту болезнь у людей моложе тридцати. Он сказал Джейсону, что без операции его зрение будет мутнеть все больше и больше, пока он окончательно не ослепнет.
Эмпедокл писал, что зрение – огонь, горящий в фонаре и льющий свет на горы, лес и лик любимых. Другие греческие философы сравнивали зрение с водой. Так или иначе, это была стихия, которая может сжечь, затопить, превратить и горы, и леса, и лик любимых в прах или поглотить без следа.
Я не могла заставить себя осознать случившиеся. Эти новости были как гром среди ясного неба. Это шокировало еще и потому, что глаза у Джейсона были совершенно необыкновенные, прозрачно-зеленые, как омытое морем стекло, с вкраплениями синего и черного вокруг зрачка. Я иррационально думала, что уж такие-то глаза наверняка протянут куда дольше, чем любые другие. Такую красоту ничто не способно разрушить. Что они, подобно айсбергам, должны скрывать в своей бездонной ледниковой глубине изрядные запасы зрения.
Операция стоила астрономических денег. Наша скудная медицинская страховка покрывала лишь небольшую часть, остальное нужно было оплатить самостоятельно и заранее. Доктор дал нам целую стопку литературы, и мы с головой закопались в брошюры, на которых сребровласые лисы ужинали при свечах в компании таких же морщинистых красоток.
