настолько предавалась думам государыня. Каждый раз по окончании плавания она плакала, говоря, что, может быть, это последний раз, когда мы все вместе на дорогой яхте. Такое направление мыслей государыни меня поражало, и я спрашивала ее, почему она так думает. «Никогда нельзя знать, что нас завтра ожидает», – говорила она и ожидала худшее. Молитва, повторяю, была ее всегдашним утешением.
Припоминаю наши поездки зимой в церковь ко всенощной. Ездили мы в ее одиночных санях. Вначале ее появление в углу темного собора никем не замечалось; служил один священник, пел дьячок на клиросе. Императрица потихоньку прикладывалась к иконам, дрожащей рукой ставила свечку и на коленях молилась; но вот сторож узнал – бежит в алтарь, священник всполошился; бегут за певчими, освещают темный храм. Государыня в отчаянии и, оборачиваясь ко мне, шепчет, что хочет уходить. Что делать? Сани отосланы. Тем временем вбегают в церковь дети и разные тетки, которые стараются, толкая друг друга, пройти мимо императрицы и поставить свечку у той иконы, у которой она встала, забывая, зачем пришли; ставя свечи, оборачиваются на нее, и она уже не в состоянии молиться, нервничает… Сколько церквей мы так объехали! Бывали счастливые дни, когда нас не узнавали, и государыня молилась – отходя душой от земной суеты, стоя на коленях на каменном полу, никем не замеченная в углу темного храма. Возвращаясь в свои царские покои, она приходила к обеду румяная от морозного воздуха, с слегка заплаканными глазами, спокойная, оставив свои заботы и печали в руках Вседержителя Бога.
Воспитанная при небольшом дворе, государыня знала цену деньгам и потому была бережлива. Платья и обувь переходили от старших великих княжон к младшим. Когда она выбирала подарки для родных или приближенных, она всегда сообразовывалась с ценами. Государь же, выбирая, брал, что ему лично нравилось, не спрашивая о цене: о деньгах он понятия, конечно, никакого не имел, так как был сын и внук царя, и все уплачивалось за него министерством двора. Личные деньги государя находились у моего отца, в Канцелярии его величества. Отец мой принял 400 000 и увеличил капитал до 4 миллионов и ушел во время революции без одной копейки. Он и мы, его дети, гордились тем, что, прослужив более 20 лет, он не только не получал денежных наград, но и дачу летом нанимал на свои личные средства, тогда как всем своим подчиненным выхлопотал субсидии.
Тысячи неимущих получали помощь из этих личных средств государя. Отец мой был очень опечален, когда государь на докладе о состоянии сумм не обращал внимания на увеличение своего капитала. Отец постоянно получал записки от государя выдать такому-то с надписью суммы денег. Его расстраивало, когда приходилось выдавать прокутившимся офицерам или великим князьям большие суммы. Часто великие князья и княгини писали отцу, прося выхлопотать награды каким-нибудь proteges [21], и это чрезвычайно его волновало, так как все эти награды требовались вне закона, а отец соблюдал интересы государя. Государь рассказывал, как однажды во время прогулки в Петергофе офицер охраны кинулся перед ним на колени, говоря, что застрелится, если его величество не поможет ему. Государь возмутился этим поступком, но заплатил его долги.
Когда государь стал ездить к обедне в любимый их величествами Федоровский собор в Царском Селе, государю понадобились деньги, чтобы класть в тарелку [22]. Его величеству на этот предмет выдавали 4 золотые пятирублевые монеты в месяц, на четыре воскресенья. Помню, как ее величество и дети трунили над государем, когда случался праздник, а у государя не оказывалось золотого и ему приходилось занимать у ее величества. Как я уже писала, ее величество была очень бережлива. Я лично никаких денег от государыни не получала и часто бывала в тяжелом положении.
Я получала от родителей 400 рублей в месяц. За дачу платила 2000 рублей в год. Я должна была платить жалованье прислуге и одеваться так, как надо было при дворе, так что у меня иногда не бывало денег. Свитские фрейлины ее величества получали четыре тысячи в год на всем готовом. Помню, как брат государыни, великий герцог Гессенский, говорил государыне, чтобы мне дали официальное место при дворе: тогда-де разговоры умолкнут, и мне будет легче. Но государыня отказала, говоря: «Неужели императрица Всероссийская не имеет права иметь друга! Ведь у императрицы-матери был друг – княгиня А.А. Оболенская, и императрица Мария Александровна дружила с госпожой Мальцевой».
Впоследствии министр двора граф Фредерикс говорил много раз с ее величеством о моем тяжелом денежном положении. Сперва императрица стала мне дарить платья и материи к праздникам; наконец, как-то позвав меня, она сказала, что хочет переговорить со мной о денежном вопросе. Она спросила, сколько я трачу в месяц, но точной цифры я сказать не могла; тогда, взяв карандаш и бумагу, она стала со мной высчитывать: жалованье, кухня, керосин и т. д. Вышло 270 рублей в месяц. Ее величество написала графу Фредериксу, чтобы ей посылали из министерства двора эту сумму, которую и передавала мне каждое первое число. После революции во время обыска нашли эти конверты с надписью «270 рублей» и наличными 25 рублей. После всех толков как были поражены члены Следственной комиссии. Искали во всех банках – и ничего не нашли!
Ее величество последние годы платила две тысячи за мою дачу. Единственные деньги, которые я имела, были те 100 000 рублей, которые я получила за увечье от железной дороги. На них я соорудила лазарет. Все думали, что я богата, и каких слез мне стоило отказывать в просьбах о денежной помощи – никто не верил, что у меня ничего нет.
1912 год, закончившийся тяжелым заболеванием Алексея Николаевича, начался спокойно. Государь был занят делами государства, императрица – детьми. Дети их величеств были горячие патриоты; они обожали Россию и все русское и говорили плохо на иностранных языках. Старшие говорили лишь недурно по-английски, с маленькими же императрица говорила по-русски.
Старшим учителем, который заведовал их образованием, был некий П.В. Петров. Он назначал к ним других наставников. Кроме него, из иностранцев был Mr. Gibbs – англичанин – и Mr. Gilliard. Первой их учительницей была г-жа Шнейдер, бывшая раньше учительницей великой княгини Елизаветы Феодоровны. Она же потом обучала русскому языку молодую государыню и так и осталась при дворе. У Трины, как ее называла государыня, был не всегда приятный характер, но она была предана царской семье и последовала за ними в Сибирь. Из всех учителей дети их величеств больше всего любили
