где?» — этот вопрос не давал ей покоя. Сообщили о несчастье Филиппу Андреевичу. И вот впервые за эти месяцы, что радистка жила у Голубенко, Михайленко приехал сюда лично. Привез дрова. Разведчики перекинулись буквально несколькими словами. «Будем искать. Связь сейчас нам особенно нужна», — сказал невозмутимый Филипп Андреевич.
Ждут сведений из Ахтырки и в разведотделе фронта. Ставка Верховного Главнокомандования дала указание о подготовке наступательной операции на харьковском направлении. План операции предусматривал нанесение двух сходящихся ударов: одного — из района Волчанска и другого — из Барвенковского выступа в общем направлении на Харьков.
Не дремал и противник. В армейскую группу «Клейст» и в местную армию шли все новые и новые пополнения. Сколько же их прошло через Ахтырку? Это было важно знать. А Лили молчит. Что случилось?
И вот в ночь с двенадцатого на тринадцатое апреля 1942 года с одного из аэродромов поднялся самолет, держа курс на Ахтырку. На его борту разведчики — Кощеев и Попов. У них оружие, рация и запасное питание. Миновали линию фронта. Вот и Сумщина. Еще несколько минут полета, и по команде разведчики выбрасываются в темноту.
Но что это? Внизу, на лесной поляне, появились ослепительные вспышки. Фашисты! Да, это были они. Отряд гестаповцев и полицаев, возвращаясь из очередной карательной экспедиции, случайно обнаружил пролетавший советский самолет. Заметили враги две снижающиеся точки и открыли по ним огонь.
— Не стрелять! Брать живыми! — заорал обер-лейтенант.
Прежде чем коснуться земли, Кощеев достал пистолет и приставил к виску…
Попов же, все еще не терял надежды, что сможет уйти, отстреливался. Но патроны быстро иссякли. Тогда он достал лимонку, вырвал из нее предохранительное кольцо и, шатаясь, истекая кровью, пошел на врагов. Раздалась беспорядочная стрельба, ахнула граната и все смолкло.
Трупы разведчиков привезли в гестапо. И тут Попов подал признаки жизни.
— Спасти! — заорал Дымлер.
Двое суток Попов не приходил в сознание, бредил, бился о цементный пол головой. И вот в этом-то состоянии у него вырвались слова: «Садовая, 6».
…Разведчиц арестовали только через пять суток. Все это время за ними велось строжайшее наблюдение. Ни Ася, ни Дуся об этом, конечно, не догадывались. Дуся один раз наведалась к тайнику. После нее там побывал и Михайленко.
Дом Голубенко был окружен со всех сторон. Свыше сорока гитлеровцев и полицаев участвовали в этой операции. Обыск длился около трех часов. Пол в комнате был разобран, рация уже стояла на столе. Дошла очередь до стен. Посыпалась штукатурка. Скоро к рации присоединились Асин пистолет и три паспорта на разные фамилии, но с одинаковой фотокарточкой. Ася и Дуся молча стояли в наручниках, под наведенными на них автоматами. Только однажды, когда в комнате появился Дыбарский, Дуся не выдержала:
— И ты здесь, дважды два — кованый сапог?
Асю и Голубенко увели, не забыв прихватить Людмилку, и ничего не ведающую соседку Олимпиаду Кирилловну Котляр, занимавшую вторую половину дома.
В ту же ночь и в тот же час захлопнулись двери мрачных камер гестапо и за всеми членами семьи Филиппа Андреевича Михайленко.
На допросы их вызывали поочередно. Сначала Дусю, потом Асю, последним Филиппа Андреевича. Сидели они в разных камерах и, естественно, не могли договориться, как вести себя перед палачами.
— Итак, вы отрицаете, что являетесь разведчицей Красной Армии? — вкрадчиво начинает Дымлер. — Впрочем, это и так ясно, — кидает он взгляды на рацию и пистолет. — Скажите сначала, который паспорт настоящий?
— Не знаю, — твердо произносит Ася.
— С кем связаны? Задание?! — кричит начальник полиции Емельянов.
Радистка молчит.
— Ганс!
В кабинете появляется гестаповец.
— Она не слышит вопроса. Прочисти ей уши.
Очнулась Ася в камере, на цементном, промерзшем полу. Темно, тихо.
— За что они тебя, милая? — склоняется над девушкой женщина с изможденным лицом.
Ася трясет головой.
Дуся и Михайленко тоже молчали. Допросы велись каждый день. На них присутствовали Дымлер, Емельянов, начальник уголовно-политического отдела полиции Говорун, редактор фашистского листка «Голос Ахтырщины» Яценко и другие. Но патриоты по-прежнему молчали.
И вот очная ставка.
— Надеюсь, вы знакомы друг с другом? — ни к кому в отдельности не обращаясь, опрашивает Дымлер. — Еще бы нет, — улыбается гестаповец. — Нам все ясно: группа. Но кто еще входит в нее?
— Если ясно, то зачем спрашиваете? — бросает Михайленко. За эти дни он страшно исхудал, зарос, но держался твердо. Побои и пытки не сломили патриота. Казалось, он весь был налит ненавистью к оккупантам.
— Советую поразмыслить о том, что вас ожидает, — цедит Дымлер.
— Не пугайте. Мы уже давно живем со смертью на «ты», — отвечает Филипп Андреевич. — Знали, на что шли.
— Увести!
В эту короткую встречу Ася передала свое новое черное пальто Голубенко, шепнув: «Пошли Люде». Дочку Дуси выпустили: «Что взять с девчонки?» Освободили и семью Михайленко.
«Неужели сыны не догадаются скрыться, — мучительно размышлял Филипп Андреевич, сидя в одиночной камере. — Ведь от зверей всего можно ожидать».
В половине десятого вечера глазок в камеру, в которой сидела Ася, чуть приоткрылся, и кто-то тихо сообщил:
— На утро назначен расстрел. Может, что напишешь, девушка?
Перед дверью упал крохотный листочек из блокнота и огрызок карандаша.
Писать разведчица отказалась: некуда здесь и некому. А Дуся писала:
«Дочь моя! Расти счастливой, умной, любимой всеми. Когда не станет твоей мамочки, то ты не думай о ней ничего плохого. Ты молодая, тебе надо жить и быть полезной людям.
Доченька! Передаю тебе пальто, перешей его к зиме. Деньги, десять рублей, мне теперь тоже не нужны. Живите с тетей Марией. Помни меня.
Прости, дитя, что я погибла. Целую крепко. Твоя мама».
Ночью Ася разбудила женщину, с которой сидела в камере, и горячо зашептала:
— Если останешься живой, то сообщи моей маме о том, что ее дочь…
В конце марта 1967 года в Государственный комитет по радиовещанию и телевидению при Совете Министров Союза ССР пришло несколько необычное письмо. В нем Елизавета Ульяновна Историкова, проживающая в городе Харькове, сообщила о том, что в апреле 1942 года в одной с нею камере гестапо города Ахтырки Сумской области сидела молоденькая радистка, которую все звали Асей. Это была красивая, на редкость твердая решительная девушка.
Несмотря на ежедневные, ежечасные допросы фашистов, пытки, голодовки, Ася не теряла бодрости духа, не выдала никого из товарищей.
«Где-то перед Первым мая 1942 года, — писала Историкова, — Ася, зная или предполагая, что ее фашисты расстреляют, открылась мне. Открылась с тем, чтобы я сообщила матери о ее смерти. И вот
