Ознакомительная версия.
Поэт чувствовал, что надо каким-то решительным действием покончить с теми бытовыми условиями, которые связывали его и мешали ему писать. Надо было во что бы то ни стало если не отказаться вовсе от светского образа жизни, то, по крайней мере, сократить выезды и приемы. Осенью Пушкин перевез семью с Каменноостровской дачи не в огромную квартиру в доме Баташева[1170], а в сравнительно скромную квартиру на Мойке, в доме князей Волконских[1171]. В этой квартире было так тесно, что о приеме гостей нечего было и думать. Правда, в квартире было одиннадцать комнат, но кроме четырех детей в семье Пушкина жили две свояченицы и огромный штат слуг и служанок. Наемных слуг было шестнадцать человек: две няни, четыре горничных, кормилица, мужик при кухне, лакей, повар, два кучера, полотер, прачка и какие-то еще два служителя! Но кроме этих наемных слуг были еще и крепостные, привезенные из деревни. Таков был чудовищный быт среднедворянского дома первой половины XIX века. Надо представить себе, как суетились вокруг трех капризных барынь все эти горничные и лакеи, как шалили и плакали детишки, окруженные своим штатом нянюшек, как бестолково и беспокойно шла вся эта худо налаженная жизнь, когда хозяйки спали чуть не до заката солнца, а проснувшись, озабочены были туалетом и выездом на очередной бал.
Чтобы содержать такой дом, нужны были средства. Их не хватало. Пушкин был кругом в долгах. Кому только он не был должен. Каретному мастеру, извозчику, какой-то вдове Оберман[1172] за дрова, купцу-бакалейщику, книгопродавцу Беллизару[1173] около 4000 рублей, булочнику Роде, виноторговцу Раулю[1174], аптекарю Брунсу[1175] и другому аптекарю Типмеру[1176] 410 рублей 70 коп. и т. д. и т. д.
Но кроме этих мелких долгов над Пушкиным висели долги значительные. Их сумма превысила 120 000 рублей.
Пушкин не был расчетлив, а нуждающимся в деньгах всегда был готов отдать последнее. По свидетельству П. В. Нащокина, «Пушкин был великодушен, щедр на деньги. Бедному он не подавал меньше двадцати пяти рублей». Но денежные дела его становились все хуже и хуже. Наталья Николаевна, равнодушная к стихам поэта, не так была равнодушна к гонорарам за эти стихи. Однажды издатель пришел за рукописью, проданной поэтом, но рукопись оказалась в руках Натали. Поэт предложил издателю поговорить с женою, и тот вышел из будуара Натальи Николаевны весьма смущенный: ему пришлось заплатить за рукопись вдвое больше, чем было условлено.
Но в доме Пушкиных жила одна особа, которая ценила стихи поэта по существу, — Александрина Гончарова. Она любила его поэзию и, кажется, самого поэта. Она была умнее сестер, и Пушкин был с нею дружен. Ходили сплетни об их интимной близости. Их распространяли люди, не внушающие доверия. Одним из этих сплетников был князь А. В. Трубецкой[1177]. Будучи семидесятичетырехлетним стариком, он продиктовал свои воспоминания о Пушкине и Дантесе. Князь Трубецкой летом 1836 года, когда кавалергардский полк стоял в Новой Деревне, жил в одной хате c Дантесом и со слов хвастливого ловеласа сообщил потомству, спустя пятьдесят лет после событий, об его любовных удачах, действительных или мнимых. В рассказе А. В. Трубецкого столько анахронизмов и путаницы, что можно было бы вовсе не упоминать об этом ничтожном документе, если бы он не был характерен для той гвардейской среды, которая была враждебна поэту. Это все были приятели Дантеса, распространявшие по Петербургу слухи о том, что Наталья Николаевна изменила мужу. Общество кавалергардов было филиалом салона М. Д. Нессельроде. Цель была одна — оскорбить Пушкина и провоцировать его на какой-нибудь безумный поступок. Князь А. В. Трубецкой был одним из сознательных или бессознательных оскорбителей Пушкина.
Дантес, по сообщению А. В. Трубецкого, пользуясь тем, что Новая Деревня находится поблизости от Черной речки, где жил Пушкин, часто посещал Наталью Николаевну. Но летом 1835 года у Пушкиных дача была на Каменном Острове, и мемуарист опять путает даты и факты. Госпожа Полетика[1178], ненавидевшая, между прочим, Пушкина, сообщила князю Трубецкому, что поэт находится в интимной связи со свояченицей Александриной. Пушкин, видите ли, ревновал Дантеса не к жене, а к Александре Николаевне. Этот рассказ дает понятие о той атмосфере сплетен, клеветнических слухов и нескрываемой ненависти к поэту, которые имели место в Петербурге в конце 1836 года. Этот вздорный рассказ становится драгоценным психологическим документом, характерным для эпохи, если мы прислушаемся к интонации рассказчика: «В то время несколько шалунов из молодежи, между прочим Урусов[1179], Опочинин[1180], Строганов, мой cousin[1181], — стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин…»
Вот о каких милых «шалостях» поведал потомству князь А. В. Трубецкой. Любопытно, что эти «шалости» имели также место в салонах Вены. Как раз в это время венские «легитимисты» забавлялись, посылая неугодным им лицам анонимные пасквили. Эти бесстыдные пасквили даже печатались и распространялись во многих экземплярах. Таковы были нравы рыцарей Священного союза. Нессельроде и Геккерен подражали своим венским друзьям. К их услугам всегда была золотая молодежь.
В Петербурге было немало «шалунов», охотно исполнявших поручения своих шефов. Какой-либо иной инициативы предположить невозможно. О самом факте подлой игры, которой занималась титулованная Вена, мы узнаем от д'Аршиака[1182], интимного приятеля Дантеса и Геккерена. У д'Аршиака была целая коллекция таких бумажек.
Дантес познакомился с Натальей Николаевной Пушкиной осенью 1834 года. Тогда же он стал настойчиво за ней ухаживать. Он появлялся всюду, где бывала Наталья Николаевна. Его видели около нее на балах и раутах, в театре и на прогулках. Некий лифляндец Ленц[1183] видел с балкона дачи Вьельгорских[1184], как «на высоком коне, который не мог стоять на месте и нетерпеливо рыл копытом землю, грациозно покачивалась несравненная красавица, жена Пушкина; с нею была ее сестра и Дантес». Другой очевидец рассказывает, как во время бала в здании Минеральных вод он видел во время разъезда жену Пушкина: «Наталья Николаевна, в ожидании экипажа, стояла, прислонясь к колонне у входа, а военная молодежь, преимущественно из кавалергардов, окружала ее, рассыпаясь в любезностях. Несколько в стороне, около другой колонны, стоял в задумчивости Пушкин, не принимая ни малейшего участия в этом разговоре…» Как раз после этих модных балов в здании Минеральных вод по Петербургу распространились слухи об ухаживаниях Дантеса за женою поэта. К. К. Данзас рассказывал, что Пушкин, узнав от самой Натальи Николаевны о притязаниях кавалергарда, перестал его у себя принимать, но Дантес встречался с нею в доме Вяземских, у Карамзиных и в других светских домах. Он писал ей письма, которые она показывала мужу. Встречам Натальи Николаевны с Дантесом всячески содействовала ее сестрица Екатерина Николаевна, влюбленная в смазливого эльзасца. Дантес ухаживал и за ней, как и за многими другими дамами, и Екатерина Николаевна, по-видимому, не ревновала его к сестре, довольствуясь тем вниманием, какое выпадало на ее долю. Князь Павел Вяземский[1185] рассказывал, как ему случилось пройти несколько шагов по Невскому в обществе Натальи Николаевны, ее сестры и Дантеса. В эту самую минуту мимо них быстро прошел Пушкин и мгновенно исчез в толпе. «Выражение лица его было страшно», замечает П. Вяземский.
Ознакомительная версия.
