я взял с его письменного стола из стопки книг, отлично иллюстрированную работу по современной живописи, изданную в Швейцарии. Он усмехнулся: «Обнаружили-таки самое интересное!» Работа была об абстракционистах, на которых так негодовал тогда замечательный ценитель изящных искусств Н. С. Хрущев.
В последние годы он много путешествовал. Воспоминания о поездках в разные страны Европы и в Египет и некоторые размышления об исторической науке С. Л. Утченко с обычным для себя блеском изложил в небольшой книге «Глазами историка». Она позволяет, пожалуй, лучше всего судить об авторе – наблюдательном, немного ироничном, с очень своеобразным вкусом, в меру откровенном для внимательного читателя. Впрочем, в любой работе он верен себе: обращается к умному читателю. Вот одна из его характеристик. «Из сказанного следует, что “принципат” Августа – едва ли не первый в истории пример режима, основанного на политическом лицемерии, да еще возведенном в принцип. Это – государственная система (с течением времени довольно четко сложившаяся и выраженная), которую современники сознательно и цинично выдавали официальной пропагандой вовсе не за то, чем она была на самом деле». По-моему, это лучшая оценка принципата из всех мне известных. Характер же наших отношений явствует из одного письма Сергея Львовича: «Дорогой Алексей Леонидович, был очень рад получить Ваш оттиск, прежде всего, как знак того, что Вы меня помните и по-прежнему дружески относитесь. Говоря честно, мне казалось, что Вы чем-то недовольны, ибо давно от Вас не было никаких известий. Как Ваша жизнь и здоровье в настоящее время? Напишите о себе поподробнее. Меня это очень интересует».
Виктор Сергеевич Соколов – заведующий кафедрой древних языков – учил нас с третьего курса латинскому языку. С ним у меня тоже сложились хорошие отношения, далеко выходившие за просто учебные рамки. В то время ему было уже больше пятидесяти лет. Выше среднего роста, худощавый и стройный, с бородкой и усами испанского гранда, Виктор Сергеевич ходил легко и быстро, изящно помахивая палкой. Не помню, как и почему мы сдружились. Виктор Сергеевич обратил внимание на мое увлечение литературой. Как-то он заметил у меня рассказ Сервантеса «Цыганочка». «Ах, Леша, – сказал он, – всегда у вас этакое не относящееся к латыни». Он стал брать у меня книги. Наши вкусы совпали. Впрочем, наметились и разногласия. Я принес ему «Финансиста» и «Титана» Драйзера. Через несколько дней он остановил меня прямо на узкой лестнице, ведущей на второй этаж особняка на Герцена 5. Виктор Сергеевич возбужденно сказал: «Что же это такое, Леша? Я понимаю греков и римлян, которые не стыдились обнаженности. Это могло давать повод к легкомыслию. Но этот Каупервуд! Разве можно так менять женщин?» Я ответил, что стоило бы попытаться, оказавшись на месте Каупервуда. Виктор Сергеевич с негодованием отверг для себя возможность подобного эксперимента.
В. С. Соколов очень страдал от нападок скотины Домбровского. Нередко недоумевал, как быть. В таких случаях я оказывался опытнее, советовал плевать на его истерические выходки, давать отпор в случае нападок. Сам я громил этого «левого» латиниста, как только мог.
Ко мне Виктор Сергеевич относился с большой теплотой. Он дарил мне свои статьи и книги с дарственными надписями. В 1956 г. вышла большая работа Виктора Сергеевича «Плиний Младший». На подаренном мне экземпляре написано: «Дорогому Алексею Леонидовичу Кац на добрую память от автора». В том же году была опубликована «Хрестоматия латинских текстов средневековых авторов». И она была подарена мне с надписью: «Дорогому Алексею Леонидовичу ex amicitia amoreque», т. е. в знак дружбы и любви. На выпущенном в 1962 г. учебнике древнегреческого языка Виктор Сергеевич написал: «Дорогому Леше в знак дружбы и любви». Я часто бывал у него дома, где меня встречали неизменно тепло.
В феврале 1964 года Виктору Сергеевичу исполнилось 70 лет. Его тепло чествовали на историческом факультете, завалили адресами, поздравлениями. Я направил ему телеграмму, выслал посылку – орехи, миндаль, фисташки. Он написал: «Большое вам спасибо за чудесную посылку». Последний раз я встретился с Виктором Сергеевичем мельком в Институте Истории в конце марта 1964 г. Встреча была случайной и короткой. Я не успел ни позвонить ему, ни побывать дома: торопился в Ленинград на симпозиум. 24 апреля 1964 года В. С. Соколов написал мне открытку: «Дорогой Леша! Поздравляю Вас с праздником, а еще с выступлением на Ленинградской конференции. Что же это Вы на обратном пути не только не заглянули, но даже не позвонили мне (я, не заезжая в Москву, вылетал из Ленинграда в Ош. Этого Виктор Сергеевич не знал). Мне приходится все узнавать и между прочим про Вас от чужих людей. Очень жалею! Я рад, что хоть мельком повидал Вас. Хорошо, что Вы все такой же молодой! Озорной! Оставайтесь таким подольше. Крепко обнимаю Вас». В это время я лежал на спине, и сердце мое, пораженное тяжелым инфарктом, неохотно билось. Потом Виктор Сергеевич узнал о моей беде. Написал большое письмо: «Милый мой Лешенька! Вчера получил Ваше письмо (сентябрь 1964). Ну что же, что с Вами, какая приключилась беда… Постарайтесь, милый, отлежаться и приезжайте на мою защиту». Он поздравил меня с Новым 1965 годом: «С Новым годом, милый Леша! Поправляйтесь скорее и пусть канут в вечность все Ваши недомогания. Хотел бы я сидеть в том поезде, который изображен на открытке, и лететь к Вам на восток. Ex orientis lux (Свет с востока). Обнимаю, целую Вас». Между тем с ним случился инсульт. Он слег. Ему не сказали, чем он болен. Долго лежал, не подозревая об опасности. Подлечился и принялся за работу. Трудился над переводом Диона Кассия, намеревался защищать свои труды в качестве докторской диссертации, однако силы покидали его. В поздравительной открытке в канун 1966 года он писал: «С Новым годом!! Дорогой Леша, как живете, как Ваше здоровье. Напишите мне. Я занимаюсь со своими аспирантами дома и потому ничего не знаю. Пишите обо всем, обо всем, целую Вас». А в апреле 1967 года я получил телеграмму: «Сегодня умер Соколов Виктор Сергеевич». В письме от 27 апреля его внук Петя писал мне: «Дед умер спокойно: просто перестал дышать. До последних часов жизни он находился в полном сознании. Он хорошо понимал свое положение и спокойно относился к нему. Уже, потеряв речь, в последние дни он объяснялся жестами и улыбками. Так и умер оптимистом, каким был всю жизнь». На его похороны пришли, среди многих других, 14 человек из школьного класса, который он выпустил в 1924 г.
Я написал о некоторых из моих учителей. О других я напишу в своем
