правительство вместо того, чтобы идти по пути реформ, намеченному в лучшую пору правления Александра II, уничтожает реформы эти? В одних только законах, расширяющих права граждан, уничтожающих сословные перегородки, открывающих народу широкий путь к образованию и улучшению быта его, и заключается ручательство в здоровом росте России».
Коллега Цебриковой, Семен Афанасьевич Венгеров, вновь опубликовавший ее письмо в России в 1906 г., удивлялся: «В наши дни даже партия правового порядка выставляет более радикальные требования, чем сотрудница радикальных “Отечественных записок”, в наши дни даже военно-полевому министерству Столыпину не пришло бы на ум возбудить преследование против автора “Письма”».
В самом деле, Цебрикова отправилась не на каторгу, а «всего лишь» в ссылку на три года в города северо-востока Вологодской губернии (Яренск, затем Сольвычегодск), а затем почти 25 лет прожила в Смоленской губернии под надзором полиции без права въезда в столицы Российской империи.
Но надо сказать, что письмо Цебриковой долго еще не давало покоя русским монархистам. Вот какую «версию» этой истории излагает Илья Дмитриевич Сургучев, писатель и драматург, некогда публиковавшийся по протекции Горького, а после уехавший в эмиграцию: «Император Александр Третий был очень остроумный человек… Арестовали по какому-то политическому делу писательницу Цебрикову и сообщили об этом Государю. И Государь на бумаге изволил начертать следующую резолюцию:
— Отпустите старую дуру!
Весь Петербург, включая сюда и ультрареволюционный, хохотал до слез. Карьера г-жи Цебриковой была в корень уничтожена, с горя Цебрикова уехала в Ставрополь-Кавказский и года два не могла прийти в себя от “оскорбления”, вызывая улыбки у всех, кто знал эту историю. Это был на редкость веселый и простой человек».
Каким же человеком был император, так «остроумно» и «милосердно» поступивший с писательницей и журналисткой, пытавшейся донести до него «свою» правду?
До 1865 г. все складывалось как нельзя лучше. Наследник — старший сын императора Александра II, красивый, умный, образованный великий князь Николай, а тучному и медлительному, добродушному увальню Александру, которого в семье называли «Бульдожкой», выпадала военная служба, а с ней он уж как-нибудь да справился, от него не требовали ничего, что выше его сил, и детство его было самое счастливое.
И главные в этом, разумеется, отец и мать. Позже Александр Александрович писал: «Если есть что доброе, хорошее и честное во мне, то этим я обязан единственно нашей дорогой милой Мамб. Никто из гувернеров не имел на меня никакого влияния, никого из них я не любил (кроме Б.А. Перовского, да и то позже); ничего они не могли передать мне, я их не слушал и на них не обращал решительно никакого внимания, они для меня были просто пешками. Мамб постоянно нами занималась, приготовляла к исповеди и говению; своим примером и глубоко христианской верою приучила нас любить и понимать христианскую веру, как она сама понимала. Благодаря Мамб мы, все братья и Мари, сделались и остались истинными христианами и полюбили и веру, и Церковь. Сколько бывало разговоров самых разнообразных, задушевных; всегда Мамб выслушивала спокойно, давала время все высказать и всегда находила, что ответить, успокоить, побранить, одобрить и всегда с возвышенной христианской точки зрения… Папа́ мы очень любили и уважали, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог нами столько заниматься, как милая, дорогая Мамб. Еще раз повторяю: всем, всем я обязан Мамб: и моим характером, и тем, что есть!».
Александр не слишком любил учиться, зато любил читать. К примеру, ему нравились исторические романы Лажечникова и Загоскина. По случаю 50-летнего юбилея литературной деятельности Лажечникова 4 мая 1869 г., когда император Александр II пожаловал писателю бриллиантовый перстень «во внимание к почетной известности в литературе», Александр Александрович напишет: «Иван Иванович! Узнав о совершившемся пятидесятилетии Вашей литературной деятельности, вменяю себе в удовольствие приветствовать Вас в день, предназначенный к празднованию этого события. Мне приятно заявить Вам при этом случае, что “Последний Новик”, “Ледяной дом” и “Басурман”, вместе с романами покойного Загоскина, были, в первые годы молодости, любимым моим чтением и возбуждали во мне ощущения, о которых и теперь с удовольствием вспоминаю. Я всегда был того мнения, что писатель, оживляющий историю своего народа поэтическим представлением ее событий и деятелей, в духе любви к родному краю, способствует к оживлению народного самосознания и оказывает немаловажную услугу не только литературе, но и целому обществу. Не сомневаюсь, что и Ваши произведения, по духу, которым они проникнуты, всегда согласовались со свойственными каждому русскому человеку чувствами преданности Государю и Отечеству и ревности о благе, о правде и чести народной. Препровождаемый при сем портрет мой да послужит Вам во свидетельство моего уважения к заслугам многолетней Вашей деятельности».
Но больше всего, разумеется, мальчик любил играть. Вспоминает А.П. Бологовская, знакомая с императорской семьей с 1850-х гг. и жившая вместе с отцом в Царском Селе: «Чтобы играть с наследником Николаем Александровичем и великим князем Александром Александровичем, меня с моим братом Николаем каждое воскресенье привозили во дворец, а также Никса и Володю Адлербергов (сыновья министра Императорского двора графа А.В. Адлерберга. — Е. П.), Сашу Паткуля (сын А.В. Паткуля. — Е. П.) и Гогеля (сын воспитателя детей Александра II Г.Ф. Гогеля. — Е. П.).
Те часы, которые мы проводили во дворце, были для нас прямо чем-то сказочным. В длинной галерее Большого царскосельского дворца были собраны всевозможные игрушки, начиная с простых и кончая самыми затейливыми, и нашему детскому воображению представлялся тут полный простор. Помню, как сейчас, длинную вереницу всяких экипажей, приводивших нас в неописуемый восторг.
Однако, несмотря на обилие, разнообразие и роскошь игрушек, одной из любимейших наших забав была игра в лошадки, а так как у меня, как я уже говорила, были длинные локоны, то я всегда изображала пристяжную. Великий князь Александр Александрович вплетал в мои локоны разноцветные ленточки, садился на козлы, и мы с гиком летели вдоль всей галереи, причем в пылу игры великий князь нещадно хлестал “лошадей” по ногам; доставалось, конечно, и платью, к великому негодованию моей чопорной англичанки, которой оставалось, однако, только кисло улыбаться.
Великие князья были очень ласковые и добрые дети, и если замечали, что сделали больно или же чем-либо обидели своих сверстников, то сейчас же старались загладить свою вину и утешить. Часто наследник Александр Николаевич и цесаревна приходили смотреть на наши игры; помню, как однажды, в присутствии наследника, великий князь Александр больно ударил меня хлыстом, я рассердилась и без всякой церемонии ответила ему толчком в спину, а цесаревич заметил сыну: “И поделом тебе, Саша,
