Поддержание такого порядка требовало немалой энергии, и одними собственными усилиями граф, безусловно, не смог бы создать в Грузине тот мир благоустроенности, дисциплины и размеренности, который столь резко поражал его посетителей. Император Александр, дабы знать насколько возможно больше о происходящем вокруг себя и все в государстве своем контролировать, держал подле себя временщика, роль которого на протяжении всего его царствования успешно исполнял Аракчеев. В свою очередь граф Алексей Андреевич, желая за всем в своем по-государственному организованном имении иметь строгий присмотр, завел себе собственного «временщика». В роли последнего выступила его любовница — Настасья Минкина.
Письма этой женщины к Аракчееву удивительны по своему стилю, тону, содержанию. Кажется, в них и таится разгадка той роковой привязанности, которую Алексей Андреевич испытывал к Настасье Федоровне…
«Батюшко ваше сиятельство Алексей Андреевич! — обращалась любовница-временщик к своему патрону 17 августа 1816 года. — Прибыв в Грузино 15 числа Августа в ночи, нашла все в доме благополучно и в порядке — люди все здоровы, а также и скот благополучен. У флигелей: музыкантского и людского, крыльца переделаны; в погребном флигеле пол опустили ниже и лестницу для входа в комнату перенесли к южной стене — к церкви…» Далее Настасья подробно расписывала графу все, что было сделано в саду, на дорогах, на островках, кто приезжал в Грузино и как проводил время. 9 сентября Минкина сообщала Аракчееву: «У нас был бешеный Ланской[187]; ах, друг, этот дурак не стоит, чтобы быть в Грузине; поверь, граф, что я столь сердита на него, — скакал во весь упор — я была это время на пристани — подумала, что вы едете во весь дух, но карета жолтая показалась, догадалась, что Ланской, и думала, что спешит к обедни; подумай, душа моя, — прямо в сад и в дом, а потом в собор и всего три четверти был в милом Грузино; спросить его, что он видел, то верно, не может сказать — какие глупые были вопросы у человека! Бегал почти по саду — сделайте милость, не позволяйте навещать дуракам!»
17 июля 1819 года: «Прошу вас — мой единственный друг — беречь свое здоровье; я прошу Всевышнего Отца о сохранении вашем. Будьте покойны по дому вашему — я сказала, что люблю более своей жизни вас, — то и хочу всем доказать, что слуга верная своему графу». Через три дня: «Любезный мой отец граф! Сколь ваше милое письмо обрадовало — как вы ко мне милостивы! Ах душа, дай Бог, чтобы ваша любовь была такова — как я чувствую к вам — един Бог видит ее. Вам не надобно сомневаться в своей Настасье, которая каждую минуту посвящает вам. Скажу — друг мой добрый, — что часто в вас сомневаюсь, — но все вам прощаю, — что делать, что молоденькие берут верх над дружбою, но ваша слуга Настасья все будет до конца своей жизни одинакова».
11 августа 1820 года: «Отец мой граф! Я получила ваши милые письма, за которые целую ваши ручки и ножки, за галстук также целую ваши ручки. Если вас мне не беречь и не любить, то я недостойна и по земле ходить — вы мой отец, и все мне сделали — вы любите моего Мишу: неужели я могу все это забыть! Нет, мой любезный друг, — нет минуты, чтобы могла вас забыть: всегда прошу Бога о сохранении вашего здоровья и продолжении жизни вашей на многие годы, чтоб нам сиротам видеть отца и благодетеля веселого между своих подданных. У нас в доме все, слава Богу, хорошо — люди здоровы, а также скот и птицы благополучны; лошадей проезжают, как при вас было».
14 апреля 1823 года: «Отец мой, что могу сказать, кроме моего мучения, что не могу быть с вам[и] завтра. Но вы любете все чтоб было хорошо, то я от Семена[188] принимаю все вещи, да Степан[189] просит, чтоб ему все так здали, как от него принили. Обос я отправляю… Сколь я благодарю Бога, что вы меня любете и рада, когда слышу чью молитву о вас, мой отец».
Весьма примечательно и следующее письмо Настасьи Аракчееву, писанное в 20-е годы: «Отец мой и милый друг. Я в любезном вашем Грузино. Ах, как я покойна. В нем жалаю служить и умереть. У нас все, слава Богу, здоровы, а работы идут хорошо и будем стараца все зделать по вашему приказанию. Теперь зачну приготовлять занавески в гостину комнату и царковны работы… О, друг, граф, дай Бог, чтоб вы были здоровы и я могла б вам служить. Одна мысль утешает меня — люби меня, не миняй на времиных обажательниц, которые все свое хитрости потребляют для улавления любви, а вы знаете свое здоровье. Сие мучит вернова и преданова друга и слугу. Цалую ручку несколько рас».
Письма Настасьи к Аракчееву — одновременно и ни о чем, и обо всем: о делах и любви, о порядке в имении и состоянии здоровья, о людях и животных с птицами, о жизни и смерти, с клятвами и ревностью, с благодарениями Богу и графу. Они просты и непосредственны — натура Настасьи, как в зеркале, отражается в них. Она была графу и любовницей, и слугой и, кажется, очень успешно играла обе эти совсем непохожие одна на другую роли…
Благодаря своей домоправительнице Аракчеев знал все, что происходило в его имении. Минкина хорошо поняла характер графа и старалась доносить ему даже о таких мелочах, на которые другой хозяин не обратил бы внимания. 19 января 1817 года Алексей Андреевич писал своему дворецкому и по совместительству музыканту Ивану Некшинскому: «Настасья Федоровна докладывала мне, что ты ей донес о Власе Дмитриеве, как он ходил без позволения на поседки и надевал мое платье, за что я объявляю тебе мою благодарность и очень доволен, что ты справедливо исполняешь свою должность. Надобно и всегда быть таковым и обо всем доносить, что есть дурнаго. Каковая усердная твоя служба будет и Богу приятна и мною не оставится без вознаграждения».
Маленькая сия записочка, собственноручно начертанная графом Аракчеевым, лучше многих пространных описаний историков показывает, какие порядки, какой дух господствовали в его вотчине. Можно назвать дух этот «аракчеевщиной», но нельзя не признать при этом, что ничего удивительного он не представлял. Доносили друг на друга чиновники и помещики. Следил за сановниками и доносил императору об их действиях, как мы знаем, и сам Аракчеев. Следили и за графом. По некоторым сведениям — по поручению Александра I, не доверявшего никому из своего окружения.
И в вотчине своей, и в военных поселениях Аракчеев строил новую жизнь, не похожую на ту, что была в иных местах. Строил увлеченно, не жалея ни себя, ни других, надеясь облагодетельствовать своих подопечных и поразить воображение посторонних. И в результате трудов его действительно выходило новое, небывалое прежде общество. И казалось бы, вполне удобное для жизни. Но обитатели нового мира, созданного графом-строителем, почему-то были недовольны. Пусть не все, но в очень большом количестве. Почему так получалось?..
