открытом модном Доме на авеню Монтень, 30. Именно здесь он впервые представил New Look, отголосок моды середины XIX века – с пышными юбками и затянутой талией. Эти вещи преобразили дух послевоенной Франции. С тех пор показы мод стали заметными событиями парижского светского календаря, и не только для избранных. Модели мило улыбались и общались с аудиторией, идя между рядами зрителей в шоурумах или частных гостиных, – они давали возможность дизайнерам продемонстрировать и продать их коллекции редакторам журналов, байерам и широкой публике. Туссен, помня, что ювелир делает украшения «для одетой, а не для раздетой женщины», часто присутствовала на показах. Она предложила Марион помочь ей с образованием в мире моды. «Завтра вечером, – писала Марион матери, – мы едем с Жанной Туссен на показ Jacques Fath». В другой раз это была коллекция Revillon или встреча с начинающим кутюрье Юбером де Живанши.
Новое поколение Картье общалось с семьями тех же клиентов, которых в свое время привели их отцы; Клодели оказались в центре оживленной светской жизни. «Идет дождь приглашений», – писали они. Неделя состояла из нескольких вечерних мероприятий, таких как бал для принцессы Маргарет или вечеринка в Лувре. А потом были обеды, на которые приглашали друзей и знакомых, в том числе – сыновей послов и светских дам – например Элеонору Хаттон, дочь Марджори Мерриуэзер Пост. Бесконечные переодевания и выходы в свет были утомительной, но важной частью работы.
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
Марион была художницей, ей нравилось работать над витражами, а это особое искусство. Но когда дело доходило до бизнеса, художественное направление парижского Дома было прерогативой Туссен. Марион была больше занята клиентами – уж точно больше, чем я.
Чувство стиля у Туссен было неоспоримым, но ее главная задача, как и у Жан-Жака в Лондоне, заключалась в выборе дизайна, который был бы доступен послевоенной публике. Луи говорил, что у нее «женский глаз». Она понимала: мода 1950-х требовала нового стиля драгоценностей. Крупные броши были важны для подчеркивания облегающего лифа, большие ожерелья в виде нагрудника заполняли декольте, браслеты надевались как с перчатками, так и без них. Вошли в моду комплекты драгоценностей, жемчужные ожерелья; цветные драгоценные камни взяли верх над бриллиантовыми украшениями. «Может быть, у людей не было такого количества денег, как до войны, – вспоминал о 1950-х годах бывший дизайнер Cartier, – но женщины тогда были очень элегантны. Они просто не выходили на улицу без дорогих украшений. Я не имею в виду дорогие драгоценные камни, но простая брошь или шляпная булавка всегда завершали наряд».
Три ветви Cartier приспособились к тяжелому послевоенному периоду с помощью более простых вещей. В Золотой комнате в Нью-Йорке (внизу) популярностью пользовались подарки, а в Париже, на рекламе 1953 года (вверху) топ-модель Беттина демонстрирует портсигары и косметички
Время от времени поступали заказы на крупные украшения – такие как знаменитое ожерелье с аметистами и бирюзой герцогини Виндзорской, которое она заказала у Cartier в 1947 году. Но по большей части Туссен поручали придумывать коллекции, которые апеллировали к более сдержанной эстетике и тонким кошелькам. Ее послевоенные вещи были, по словам Пьера, «очень трезвыми и утонченными».
Парижане, следуя моде 1950-х на множество аксессуаров, но не имея возможности позволить себе дорогую вещь, выбирали бижутерию. Cartier, которые отказывались обслуживать этот рынок, должны были придумать альтернативу, чтобы заманить клиентов. Кольца дизайнера Жоржа Реми, например, идеально вписывались в спрос того времени на небольшую стильную роскошь, относительно доступную и модную. «Кольца объемны, но просвечивают насквозь, – так описывала послевоенные творения Cartier газета The New York Times. – Переплетающиеся нити золота образуют тонкий воздушный шар, и на этой золотой сетке разбросаны камни разных размеров». Туссен, которая носила на тонких пальцах большие кольца Реми, даровала ему титул le roi des bagues – король колец.
«Cartier, парижский аристократический ювелирный Дом, – говорилось в сообщении Associated Press в январе 1951 года, – приспособил свои товары к требованиям времени и распрощался с выездной торговлей и миллионными продажами». Едва заметная закрепка крошечных алмазов, использовавшаяся в украшениях перед войной, была заменена на массивные золотые крепления и оправы. Полудрагоценные камни, излюбленные в годы после депрессии, продолжали продаваться лучше, чем их драгоценные собратья. «У сегодняшних клиентов меньше денег, – сказал журналисту старший продавец Cartier Жан Терпен, прежде чем подробно рассказать, как до войны средний «хороший клиент» тратил от 25 000 до 35 000 долларов, а теперь – не более 600–900. Он винил в этих переменах послевоенную тенденцию к уравниванию доходов. «Многие из наших лучших иностранных клиентов не могут привезти достаточно денег из своих стран, чтобы купить дорогое украшение, – объяснил он. – Высокие налоги тоже сдерживают крупные траты».
И все же, несмотря на то, что спрос на дорогие украшения не был высоким, на Рю де ла Пэ, 13 все еще было достаточно посетителей, чтобы оправдать труд 300 работников. «Пока есть женщины, – счастливо вздохнул Терпен, – всегда будут драгоценности». Типичные дешевые украшения в магазине включали птицу с рубиновыми глазами, золотым клювом и сапфировой грудкой за 886 долларов и жабу с алмазными бородавками на спине за 700. Был даже серебряный брелок за 5,50 доллара; ювелирные изделия с шестизначным ценником показывались только по предварительной договоренности.
«Здесь много иностранцев, – говорилось в отчете парижского отделения в 1951 году, – рестораны, театры и отели переполнены. И они платят в долларах». Интернациональная толпа jet-set, как их теперь называли, позволяла себе дорогие авиабилеты на новые пассажирские реактивные самолеты (раньше большинство полетов осуществлялось на пропеллерных самолетах). Многие приехали из Северной Америки, но были туристы и из Южной – источника богатства для индустрии роскоши. «Графиня Ревилья въехала в свои прекрасные апартаменты в отеле Ritz, и Париж готовится к блестящему сезону».
Наследница кубинской сахарной плантации графиня Ревилья де Камарго регулярно приезжала во французскую столицу из своего особняка в Гаване. Страстная любительница всего французского, она была одной из немногих крупных расточительниц послевоенного периода и покупала платья Dior и драгоценности Cartier. Эта женщина знала, чего хочет, и была готова за это платить. В 1947 году она сообщила Cartier, что отплывает во Францию на «Королеве Елизавете», и попросила «подвеску с бриллиантом огранки «груша» от 32 до 35 карат, увенчанную квадратным или овальным камнем и прикрепленную к чокеру, которую легко носить вечером».
Спешили в Париж принц Али Хан с женой Ритой Хейворт; принц Садруддин Ага-Хан с женой Ниной Дайер; Элси де Вулф; Коул Портер; мексиканская актриса Мария Феликс. Для Домов моды и ювелиров они были идеальными послами их творений, часто мелькающими в прессе (Эльза Максвелл даже создала журнал Café Society в 1953 году, с Жа-Жа Габор на обложке одного-единственного номера). Другие звезды появлялись на экране или сцене. Греческая оперная певица Мария Каллас (как и Нелли Мелба полвека назад) выступала перед
