Вспоминаем, сколько раз тибетцы повторяли нам, что на Западе нет буддизма и что там вообще буддизма не знают. Сколько раз тибетцы презрительно говорили о японцах, китайцах, монголах, сиккимцах и о хинаяне Бирмы и Цейлона. Неслыханное самомнение отделило Тибет от всего мира. Лучшие люди бегут из Тибета и не желают возвращаться под произвол дикого правительства. Невежество закрыло глаза Тибету. Страна лишилась своего духовного вождя – ушел из Тибета таши-лама. Тибетцы не хотят познавать и учиться.
Ученые ламы переходят границу Индии. Бегут переодетыми; кто одевается торговцем, кто надевает парик и гримирует лицо. Среди ужасающей грязи, зловония и падали в Нагчу тибетский чиновник удивленно говорил нам: «Если Нагчу вам кажется грязным, то что сказали бы вы о Лхасе, где даже питьевая вода иногда насыщена отбросами». По пути узнаем, что Ринпоче из Чумби не в Китае, а в монастыре Хум. И этот умный лама понял, что сейчас невозможно оставаться в Тибете.
Ни одному сообщению нельзя верить. Все мертво кругом. За пять месяцев по главной дороге на Китай и Монголию прошло три каравана. Тибетцы-кочевники шепчут о трудных временах для Лхасы. Конечно, в подобном состоянии страна существовать не может. Наконец губернаторы Нагчу удовлетворились подарками и после сообщения, что деньги у нас кончились, начали отправлять нас кружным путем через Чантанг на Намру-Дзонг, Шенцзе-Дзонг[582], через не показанные на картах перевалы[583] в 20 600 футов высоты, на Сага-Дзонг, через Брахмапутру, на Тенгри-Дзонг, на Шекар-Дзонг, на Кампа-Дзонг и через Сепола на Сикким. Очевидно, решили показать нам все области Тибета, чтобы у нас не оставалось сомнения в этой стране. Хотя не легкий путь, но от Улан-Батора до Сиккима никто не проходил.
Непонятно, для чего дзонгпены (власти) тибетских дзонгов (крепостей) стараются показать себя с самой отвратительной стороны. «Смотрите, мол, какие мы грязные, вонючие, невежественные и лживые». Народ рассказывает о лхасском девашунге (правительстве) мрачные истории. Недовольства и восстания. Требуют всюду приложения нашей печати, ибо не верят приказам своих властей.
Хороши одни лишь развалины старого Тибета. Эти древние башни и стены складывали какие-то иные люди. Строители их знали и о Гэсэр-хане и о владыке Шамбалы. Здесь были и ашрамы великих Махатм. Но ведь теперь ничего этого нет… Около Тенгри-Дзонга видели Эверест во всей его сверкающей красоте.
Вспоминаю камни «чудских» могил на Алтае; там прошли готы, пронизавшие своим влиянием всю Европу. Вот и в Трансгималаях мы встречаем такие же древние могилы. Находим места древних святилищ, которые переносят мысль к солнечному культу друидов. Мечи северян, жителей Трансгималаев, могут быть вынуты из готской могилы южнорусских степей. Наплечные фибулы готских погребений, разве не напоминают они пряжки тибетских племен? И почему Лхаса когда-то называлась Гота? И откуда название племени готл? Откуда, куда и как двигались гонимые ледниками и суровыми моренами прародители готов?
Нет ли в застывшем обиходе северян-тибетцев древних черт их ушедших собратий? Удивительно: один хор-па напоминает Мольера, другой годился бы для типа д’Артаньяна, третий похож на итальянского корсара, четвертый с длинными прядями волос близок портрету Хальса[584] или Паламедеса[585]; а тот, черный и мрачный с орлиным носом, разве он не палач Филиппа II?[586] Не будем бояться сопоставлять то, что ярко бросается в глаза.
«Ки-хохо!» – несется клич из стана голоков. «Хой-хе» – отвечает наш стан. Так всю ночь предупреждают врагов о недреманной бдительности стана. Но конечно, голоки уже осведомились о нашем оружии, учли всю боеспособность. Учет сделан в нашу пользу, и сегодня мы увидим дружественный лик опасных кочевников.
Свиреп предрассветный мороз. Конечно, более 70° Цельсия. Утром у доктора замерз коньяк. Сколько же градусов было, чтобы крепкое вино замерзло? Доктор по-прежнему пессимистичен и ждет опасностей. Здоровье Н. В. и П. К. плохо. Очеру предсказана смерть. Хорошо держатся Людмила и Рая, или, как тибетцы зовут их, Мила и Рея.
Какие скучные холмы между Чунаргеном и Нагчу. Давно разложились горы, и сейчас догнивают кучи щебня и гальки. Ни куста, ни дерева. Только высокие, неприятные коням кочки с усатой колючей травою. Говорят нам, что, придя к Центральному Тибету, мы будем поражены переменой природы, но другие усмехаются, говоря, что до самых Гималаев будем следовать кладбищем разложенных гор. Бедные хор-па! Зубы выпадают от цинги. Мускулы дряблы.
Сил меньше, чем у тринадцатилетней Раи. Конечно, тощее сырое мясо и горсть грязной цампы[587] не дадут здоровья. И как безмерна подозрительность друг к другу. Не верят никому, боятся, готовы ждать постоянную напасть. Монголы, несмотря на дунганских каверзных чиновников, сравнительно с тибетцами – свободные люди.
Черная вера бон так гармонична с черными палатками. На длинных веревках, как хищные пауки, бесформенно чернеют палатки. Около них черные пятна – или отбросы, или падаль. Сухость воздуха уменьшает зловоние тления. Пронзительный ветер уносит высохшие кости. Вспоминаем широковещательные полномочия ургинского донира. Как поразительно отличен Тибет на расстоянии. Толкуют и шепчут о восстаниях…
На каждой остановке то же самое. Если остановка у обычного аила, то и хлопот не будет с животными. Если в местечке живет старшина, то уже обеспечены неприятные разговоры. Но если вы попадаете в дзонг или монастырь, то будьте готовы к задержанию. Ничто не приготовлено, несмотря на несколько даиков – писем, посланных вперед заблаговременно. Окажется, что дайки вообще не дошли, что будто бы ошибкой их послали в другом направлении. Окажется, что аилы, где имеются животные, очень далеко, и потребуется несколько дней, пока соберут яков и коней.
Наконец, окажется, что по обыкновению крестьяне просто не слушают дзонгпена и не желают исполнять его приказ. Слишком он грабил их, слишком многое за ним известно, и крестьяне взяли его в руки. Опять дзонгпен предложит вам самим вести переговоры с крестьянами и написать в аилы наше письмо за нашей печатью; и печать должна быть красной, иначе же нам придется простоять около дзонга немало дней. Или так бывает, что один старшина предлагает нам арестовать другого непокорного.
Сам ведет нас в его ставку и предлагает связать и отправить в Лхасу. Было и так, и наши торгоуты накрепко скрутили за спиною руки старшины, и тогда его сородичи пришли с высунутыми языками и согласились исполнить указ далай-ламы. Или губернатор предлагал нам арестовать местного майора и самим везти его связанным в Лхасу. При таком обороте дела майор понизил тон и сделался сговорчивым.
