При всей ортодоксальности, которую он всегда подчеркивал, А.И.Данилов привлекал к себе большое число людей. В нем было что-то значительное, необычное. Он мог быть порой остроумно-язвительным, порою мягким и даже нежным с теми, к кому хорошо относился. За внешней суровостью в нем скрывалась доброта и отзывчивость, умение понять тревоги и заботы окружающих людей.
Провоевав всю войну в качестве военного переводчика и перехватчика вражеских шифровок, он в 1945 году оказался в Австрии, где узнал, что старый известный австрийский историк А.Допш, которого он, как и все мы, нещадно ругал в своих статьях как фальсификатора истории, находится в бедственном положении. Александр Иванович нашел его в Вене, снабдил продуктами из своего офицерского пайка, вызвав, вероятно, большое удивление самого Допша. Он никогда мне этого не рассказывал, и я узнала об этом лишь после его смерти. Когда в 1969 году ушел из жизни А.И.Неусыхин и его вдова с дочерью остались фактически без средств, с небольшой вдовьей пенсией, А.И.Данилов до конца своих дней ежемесячно помогал ей деньгами, якобы от имени Академии наук. Щедро помогал он и своим ученикам. Трогательно относился к своей матери, с которой жил до конца ее дней и пережил всего на несколько лет. Отец оставил их во время войны, младший ее сын погиб, а А.И.Данилов считал своим долгом создать ей счастливую жизнь, баловать и быть около нее. Характером она отличалась суровым, властным, была избалована и часто делала его и без того нелегкую жизнь просто тяжелой. Однако он все это терпеливо сносил, хотя и сам был резким и вспыльчивым.
Мать же во многом виновата в том, что, несмотря на многочисленные романы, он так и не женился, не завел семьи и после ее смерти жил совсем одиноко. Еще до этого в Томске у него не заладились отношения с первым секретарем обкома, которому чем дальше, тем больше он составлял конкуренцию. Всеобщий любимец, он был опасен на очередных выборах. Отказаться от себя А.И.Данилов не хотел и не мог, а работать по-прежнему широко становилось все труднее. В итоге он отказался от борьбы и оставил Томск.
Имея хорошую репутацию в Москве, Александр Иванович был назначен на пост министра просвещения РСФСР в 1967 году, заплатив дорогую цену: на этом, по сути, закончилась его научная карьера, поскольку все время отнимала работа в министерстве. Как раз тогда шла очередная реформа школы, причем в сторону усложнения и одновременно ускорения среднего образования. Проводилась она, как всегда, поспешно, без учета подготовки к ней детей и учителей: чуть ли не с первого класса учеников начинали обучать алгебре и геометрии, крайне усложнили курс физики, да и гуманитарных предметов. Александр Иванович сразу выступил против этой реформы, и не потому, что был консерватором, а потому, что, как он говорил, школа к этому не готова — учителя из рук вон плохие, новые программы только разложат старую систему, ничего не создав взамен. Как показало дальнейшее, он оказался прав, но в тот момент на этой почве у него возник резкий конфликт с министром просвещения СССР Прокофьевым, сразу же создавший напряженные отношения.
В 1973 году, после смерти С.Д.Сказкина, А.И.Данилов стал заведующим нашей кафедрой в университете и ответственным редактором сборника «Средние века». С этого времени мы с А.И.Даниловым постоянно сталкивались по работе и на кафедре, и в сборнике, членом редколлегии которого я была с начала шестидесятых годов. Вел он и кафедру и сборник очень хорошо, по-деловому, с большим размахом. Заседания кафедры были всегда интересны, собирали много народа, заканчивались обычно уютным чаепитием.
Конечно, уделять много внимания кафедре он не мог. Но ему хорошо помогала и работала с ним в контакте наша молодая сотрудница, доцент Нина Александровна Хачатурян, ученица Н.А.Сидоровой, а после ее смерти в какой-то мере и моя. Так продолжалось до 1980 года, когда трагически, в возрасте шестидесяти четырех лет оборвалась жизнь А.И.Данилова. Последние три года он тяжело болел, но продолжал работать. В 1977 году ему пришлось отнять ногу из-за тромбоза артерии на почве инфаркта. Когда он уже выздоравливал, у него неожиданно обнаружился рак желудка. Оперировавший его хирург признал его безнадежным (о чем, судя по всему, А.И.Данилов знал), но сумел на три года отсрочить кончину. После операции он продолжал работать в полную силу, не давая себе поблажки и мотаясь по командировкам. Через три года, осенью 1980 он снова попал в больницу, зная, что уже не выйдет оттуда, и через месяц умер в ужасных мучениях. В эти последние три года Александр Иванович особенно тянулся ко мне, часто звонил. Последний раз позвонил за неделю до смерти. По его голосу, слабому, еле слышному, я поняла, что ему очень плохо и что больше я его не увижу. В нашем обюрокраченном мире я даже не могла навестить его в больнице — ведь он лежал в Кремлевке и доступ туда не был свободным. В последний наш разговор А.И.Данилов ничего не говорил мне о своей болезни, больше спрашивал обо мне. А у меня тоже все было плохо: у Эльбруса подозревали рак легкого. Александр Иванович рассказывал мне о новых немецких книгах, которые он прочел, о том, что в них интересного и какие бы он написал на них рецензии. Мне хотелось плакать, но я поддерживала разговор, старалась быть бодрой и подбодрить его. На этом разговоре мы расстались…
Он умер 27 ноября 1980 года в больнице в страшных мучениях. Похороны были официальные, торжественные, но пустые. Гражданская панихида состоялась в Министерстве просвещения РСФСР. Так как должен был приехать председатель Совета министров РСФСР Соломенцев, то всех присутствовавших до и во время «мероприятия» не подпускали к гробу, держали на почтительном расстоянии. Звучали пустые и равнодушные речи. Мне было очень грустно: ушел старый друг, рядом с которым становилось как-то легче в нашей тяжелой жизни. Сложный и противоречивый, но все же хороший и верный друг. Грустно было и оттого, что рано ушел из жизни человек способный, умный, добрый, но не сумевший реализовать все свои возможности из-за официозных рамок, в которые сам себя добровольно заключил. Во имя чего, не знаю — самоутверждения? Карьеры? Положения или престижа? Жизни в Москве? А в целом — человек, мне казалось, неудавшейся судьбы, испивший всю горечь одиночества и все дурные соблазны власти.
Теперь я часто вспоминаю его, думаю, а что делал бы он в наши дни, как принял бы то, что происходит в нашем обществе после начала перестройки. Боюсь, не принял и не понял бы этого, слишком по-иному был воспитан. А может быть, и принял бы. Ведь он был достаточно умен, чтобы от него не укрылся тот бред, в котором мы жили с конца шестидесятых годов, тот распад, который медленно, но верно происходил в обществе; был достаточно образован, чтобы понимать бесперспективность пути, по которому мы идем. Мне трудно ответить сегодня на эти вопросы.
