внутри человека. Но кальвинистские проповедники говорили, что лишь немногие достигнут спасения.
Он же, Джерард, полагал иначе. Он рассказывал читателю древний библейский миф, украшая и углубляя его своим поэтическим видением. Бог создал Адама совершенным и безгрешным; божественная мудрость управляла этим созданием. Адам — символ всего человечества — был задуман как благоухающий сад, где произрастают прекрасные травы и деревья — такие, как любовь, радость, мир; благочестие, знание, послушание, благоговение, чистота. Но змий-искуситель, который есть не что иное, как дух себялюбия и алчности, соблазнил его. Адам поддался эгоизму, вкусил запретный плод себялюбия и возомнил о себе, что он может стать подобным богу, равным ему, но отделенным от него. И тогда он отверг бога, а в сердце его поселился змий. И он возрадовался своему пороку и ощутил удовольствие от своих внешних пяти чувств. Отныне ведущим его стремлением станет услаждать эти чувства.
Поддавшись злу себялюбия, человечество из цветущего сада превратилось в зловонное гноище сорняков. В душах стали произрастать гордость, зависть, неудовлетворенность и неповиновение. А отсюда произошли злоба и несправедливость мира сего, ибо душа человеческая отныне отравлена пороком. Каждый из нас — Адам; каждый сделал выбор Адама и несет на себе всю тяжесть собственного эгоизма и гордыни.
Но ошибаются ортодоксы-кальвинисты, думая, что лишь немногие спасутся. Если бы основная масса душ человеческих погибла, труд божий потерпел бы посрамление. Нет, великая тайна, открывшаяся ему, Джерарду Уинстэнли, состоит как раз в том, что любовь божья распространяется на всех людей без исключения; создатель разрушит власть тьмы до основания, и когда эта работа будет закончена, поселится в сердце каждого человека, каждого мужчины и каждой женщины, как вселился он некогда в; сердце Иисуса. Окончательно повержен и проклят будет только змий — первопричина человеческого падения. А люди все спасутся, смерть будет побеждена, человек освободится от всяких окон и возродится к новой жизни.
Могут спросить, откуда он, Уинстэнли, все это знает. Прежде всего из своего собственного опыта. Он знает, что каждый день жизни ставит его перед выбором: поступить по совести или по желанию плоти, послушаться разума или вожделения. Его собственная душа всегда была полем битвы между добром и злом. И часто, о, часто он шел путем услаждения плоти, путем пустых удовольствий или потакания алчным, позорным аппетитам низшей своей натуры.
Но теперь — сила духа освободила его. Зло больше не властно над ним, «хотя иногда кажется, оно встает передо мною, — честно оговаривался он, — подобно дерзкому побежденному врагу, который больше уже не может причинить вреда». Его прежнее «я» встает перед ним, как в зеркале: традиционно благочестивый купец среднего достатка, лондонский торговец готовым платьем, хозяин магазина… Он отвергает этот сосуд греха и неразумия. «Я вижу и чувствую, — признается он, — что Бог освободил меня от господства и подавляющей власти этого греховного тела».
Но, отвергая свою прошлую корыстную, плотскую жизнь, он вместе с ней отвергает и условия своего существования, условия бытия подобных ему скованных подсчетами прибыли дельцов. Отвергает их ценности, их погоню за деньгами, отношение к миру вообще. Он сам освободился от оков мира купли-продажи и хочет освободить от них всех. Этим миром, говорит он, правит зло алчности и себялюбия — так пусть же оно будет вырвано с корнем из душ всех людей, пусть низвергнется в бездну вместе со всеми установлениями порочного, его порождающего мира. Так религиозный мыслитель Джерард Уинстэнли проникается революционным духом: он начинает понимать необходимость коренных изменений в мире.
Уже здесь, в первом своем трактате он порывает с протестантской этикой, которая учила, что земное предназначение человека состоит в работе для достижения собственного блага, и видела в мирском процветании и благополучии знак божьего избрания. Лишившись мещанского буржуазного благоденствия, он становится на путь исканий правды — на земле, как и на небе. И лишается вместе с собственностью сознания греховности своей натуры.
«Я радуюсь в совершенной надежде и уверенности, что хотя этот змий, или убийца, и начинает подчас подыматься путем искушении или внешних тревог, или пытается проявить себя в безрассудном гневе, в гордыне, недовольстве или тому подобном… все же каждое проявление во мне этого зла служит к еще большему его посрамлению; и никогда более он не подымется, чтобы править мною и порабощать меня, как прежде…»
Радость эта переполняет его ожиданием скорого грядущего преображения мира — его очищения, обновления. Конечно, нельзя думать, что все это свершится сразу, сдерживает он сам себя, — существует несколько этапов работы божьей; одни из них уже минули, другие происходят на наших глазах, а третьим еще только суждено наступить. И вся продажность, грязь, смерть и боль этого мира исчезнут, погибнут навеки.
Как лучше объяснить, доказать эту уверенность? И он ищет подтверждений в представлявшейся тогда единственно надежной и доступной всем книге — в Библии.
Еще в эпиграф он вынес слова псалма: «Царство твое — царство всех веков, и владычество твое во все роды». В тексте он снова и снова цитирует книгу Бытия. Откровение, послания к коринфянам и римлянам, послание Иоанна. Там ясно сказано, что все люди на земле будут спасены. Избранники божии — в первую очередь, другие— позже, но все до единого!
И что тогда будет? Каким он предстанет, новый совершенный мир, град обетованный? Это самый захватывающий вопрос. Что царство божие настанет совсем скоро — в этом не сомневался не только Уинстэнли. Великие потрясения, перевернувшие мир вверх дном, сделавшие последних первыми, а первых последними, заставляли народ Англии ждать второго пришествия со дня на день. Но каким оно будет, это царство Христово?
Здесь воображение разыгрывалось, мечта делала доступным самое невозможное. Все люди станут совершенны. Их стремления приобретут чисто духовный характер. Значит, весь внешний материальный мир, созданный «для удовольствия, пользы и употребления человеку», — исчезнет? Да, он станет ненужным. После того как человек очистится от греха и вожделений плоти, ему не потребуются больше домашний скот, зерно, пища и питье, и даже Солнце, Луна и звезды, столь услаждающие земной взор. Мир станет миром духа.
Но что же, возразят некоторые неразумные дети земли, «если это правда, если Бог спасет каждого, тогда я буду жить и получать удовольствие от, греха, есть, и пить, и веселиться, и орать все наслаждения, пока я живу; ибо
