еще ему было немножко обидно, что студенты теперь не носят формы. И надо такому случиться! Когда в мае он сдавал вступительные экзамены, отменили форменную одежду. А как было бы хорошо пощеголять со шпагой!
Еще в гимназии Кони слышал о вольнолюбивом нраве студентов, о том, что многие университетские дела они решают самостоятельно. И — по большому секрету — ему рассказывали о существовании тайных студенческих обществ. Много узнал он о студенческой жизни от отца — но то был университет Московский, а у Петербургского свои традиции… Мог ли он знать, что пройдет год — и дом на Моховой в Москве станет и его родным домом.
Занимался Кони с увлечением, педантично записывал все лекции, много читал. По вечерам вместе с новыми товарищами посещал модные в то время литературные вечера. В университетских коридорах внимательно приглядывался к популярным молодым профессорам — А. Н. Пыпину, К. Д. Кавелину, В. Д. Спасовичу. К щегольски, на европейский манер одетому М. М. Стасюлевичу, читавшему курс истории. В своей статье «Университетская наука» Дмитрий Иванович Писарев ядовито высмеял его под именем Иронианского.
«Стасюлевич — прилизанный франт, читал приторно скучно историю Италии перед падением», — записал Анатолий в своем дневнике.
Время вылечит Михаила Матвеевича от некоторых его грехов молодости. Пройдет несколько лет, и между ним — уже редактором «Вестника Европы» — и Кони возникнут дружеские отношения, которые прервутся лишь со смертью Михаила Матвеевича.
Пыпин, Кавелин и Спасович тоже войдут в круг «галерников» — непременных посетителей редакции и квартиры Стасюлевича на Галерной улице…
К новому учебному году Министерство народного просвещения — его только что возглавил боевой адмирал, участник Наваринского сражения, граф Евфиний Васильевич Путятин, — преподнесло студентам сюрприз — были учреждены новые правила внутреннего распорядка по образцу уже действующих в Дерптском университете матрикул. Студенты и окрестили их «матрикулами». Правила эти запрещали любые сходки без особого разрешения, запрещали посылать для объяснения с начальством студенческих депутатов и приглашать начальство на студенческие собрания. Вводился строжайший контроль за посещением лекций и соблюдением порядка. Не разрешалось выказывать любые знаки неодобрения профессорам на лекциях. Малейшее непослушание каралось увольнением из университета.
В ответ на введение «матрикул» студенты прибегли как раз к тем формам протеста, против которых они были направлены, — массовым сходкам и митингам.
3
В Петербурге стоял ясный и теплый день, один из тех редких солнечных дней, что радуют горожан в конце сентября. Около университета собралась тысячная толпа взволнованных студентов. После короткого митинга решили идти на квартиру к попечителю, генералу Г. И. Филипсону, и выставить ему свои требования. Идти надо было почти через весь город — через Дворцовый мост, Невский и Владимирский проспекты на Колокольную улицу. Шествие было вполне мирным. Но уже у дома попечителя, когда студенческие вожаки приглашали Фи-липсона пойти в университет, появился граф П. Шувалов, а вскоре и присланные им солдаты.
Петр Дмитриевич Боборыкин был свидетелем того, как студенты, «прихватив» с собою попечителя, отправились в обратную дорогу, на Васильевский остров: «Подневольное следование попечителя со всей студенческой братией по Невскому было, конечно, небывалым фактом. Но победа, увы, оказалась чем-то вроде поражения, потому что дальше пошло гораздо хуже».
Когда 12 октября студенты попытались проникнуть в университет, произошло большое побоище между ними и солдатами Преображенского и Финляндского полков.
Студенты потерпели поражение, но все события, предшествовавшие закрытию университета, дали им возможность почувствовать, какую силу представляет единство.
Н. И. Пирогов, характеризуя настроение университетской молодежи того времени, писал в своей официальной записке: «Везде обнаруживалось понятие о достоинство, значении и силе корпорации».
Не только студенты, но и ряд профессоров были недовольны мерами министерства народного просвещения. Правда, на открытый протест преподаватели не решились. 20 ноября 1861 года М. М. Стасюлевич был уволен «согласно прошению, по болезни». Да и мог ли он проявить большую решительность, если в это время преподавал всеобщую историю наследнику — цесаревичу Николаю Александровичу?! За что в декабре следующего, 1862 года был пожалован бриллиантовым перстнем.
Ушли из университета Кавелин, Пыпин, Б. И. Утич. А вскоре и Н. И. Костомаров. Чтобы не создавать «напряженности» в отношениях с властями, «выход» был сделан в одиночку и не в один день.
Пятерых студентов выслали в «отдаленные губернии» под надзор полиции, тридцать два были исключены. Правда, с разрешением держать выпускной экзамен на правах вольных слушателей. 20 декабря 1861 года последовало «высочайшее повеление» о временном закрытии университета, «впредь до пересмотра университетского устава 1835 года».
Блестящего математика из Кони не получилось — он и сам посчитал, что в домашних условиях заниматься таким сложным предметом трудно. Вынужденный перерыв в университетских занятиях позволил ему более серьезно задуматься над своим будущим.
Поступить на физико-математический факультет и заняться естественными науками Кони подтолкнули два обстоятельства — гимназические успехи в математике и «пример» отца. Мальчик видел, какие трудности, какие лишения подстерегают человека, посвятившего себя литературе и истории. А занятия естественными науками сулили прочное будущее. Нет сомнения, что Кони добился бы и на этом поприще больших успехов — многие черты его характера, о которых говорилось выше, его способности помогли бы ему стать первоклассным исследователем, но Россия потеряла бы выдающегося судеб-кого деятеля. Впрочем, это уже зыбкая область догадок, вступать в которую опасно.
За несколько первых месяцев 1862 года во взглядах Анатолия произошел крутой поворот.
«Случайная встреча решила мою судьбу, — вспоминал Кони. — В одном знакомом семействе я провел вечер с двумя образованными юристами, служившими по министерству внутренних дел. Это были — Виктор Яковлевич Фукс и Петр Иванович Капнист. Оба были в духе времени весьма либеральных взглядов. Их удивило, что «в наше время, когда… в воздухе носилась судебная реформа», — я избрал математический факультет… [6].
Расставшись с ними, я невольно сознавал, как на меня подействовали их широкие и светские взгляды на задачи правоведения… Эта встреча, глубоко засевшая в мою душу, заставила меня усомниться в правильности мнения моего отца и решиться самому ознакомиться с какой-либо юридической книгой. В нижнем этаже Пассажа на Невском помещалась маленькая лавка Попова, у которого я покупал или брал на просмотр учебные руководства по математике. Зайдя к нему, я просил дать мне какую-нибудь юридическую книгу на просмотр. «Вот-с, — сказал он мне, завертывая книжку, — вот, извольте посмотреть: очень одобряют». Придя домой, я лег в постель и погрузился в чтение принесенной книги — и целый мир новых понятий открылся предо
