Ознакомительная версия.
Все это казалось правдоподобным, но я не мог не предложить ему вопроса: «Зачем же тогда вы желаете сохранения самодержавия? Не лучше ли и не безопаснее ли для царя будет, если он предоставит политическим партиям самим бороться между собою, как это делается в Англии и Франции? Мне кажется, если ваша теория верна, то конституционный режим был бы гораздо полезнее». «О да, — ответил Зубатов, — к этому я и стремлюсь. Я сам конституционалист, но, видите ли, сразу этого сделать нельзя. Лев Тихомиров, например, стоит за сохранение самодержавия и доказывает, что оно в настоящее время выгоднее для нашего дела, чем конституционный режим, и потому мы должны организовать рабочий класс без участия интеллигенции, которой так боится наше правительство. Когда мы это сделаем, мы можем вступить на более логический путь». Говоря это, Зубатов вручил мне памфлет, изданный Тихомировым в то время, когда он отрекся от революционной партии, и в котором он старался объяснить: «Как я перестал быть революционером».
С самого начала я решил быть осторожным и, боясь, что, может быть, я был слишком откровенен и что Зубатов арестует меня, когда я выйду из его гостеприимного дома, я прибавил, что лично никак не могу назвать себя конституционалистом и что я рассуждал с его точки зрения и весьма заинтересован его «мыслями». «А я конституционалист, — повторил Зубатов, — но я противник примешивания студентов и интеллигенции к рабочему движению и охотно предпочту сотрудничество такого человека, как вы. Интеллигенция агитирует только в пользу своих политических целей. Она нуждается в рабочих только как в орудии для приобретения политической силы себе, и мы должны бороться против такого эгоизма и обмана простого народа».
Снова я не мог не возразить: «Но разве доктора не работают самоотверженно среди народа, а интеллигенция, студенты и революционеры разве не жертвовали своею жизнью ради своих идеалов?» «Да, — сказал Зубатов, — они жертвовали собою, но что же из этого вышло? Они убили Александра II. Он был уже готов дать серьезные реформы, но после подобного факта правительство вернулось к прежнему, и наступил период реакции. Революционерам мы и обязаны, что организация рабочих была отложена надолго».
Я не стал более возражать из боязни выдать свое сочувствие к героям революции, о деятельности которых я много слышал от моих рабочих.
В конце разговора Зубатов спросил меня: «Ну, как же вы думаете? Хотите ли присоединиться к нам и помогать нам?» «Я подумаю, — ответил я, — сразу не могу решиться. Я поеду в Москву на рождественские праздники и там, на месте, познакомлюсь с деятельностью рабочих союзов и тогда решу».
Еще одно небольшое обстоятельство из этого свидания осталось у меня в памяти.
Во время нашего разговора один из чиновников тайной полиции вошел с таинственным видом в комнату и вручил Зубатову маленькую папку, в которых обыкновенно пересылаются для безопасности бумаги по почте: при этом он шепнул несколько слов на ухо Зубатову, который стал поспешно срывать оболочку и вытащил тонкий лист бумаги; прочитав его, Зубатов остался, видимо, очень доволен. Затем он вытащил из свертка копию с запрещенного издания партии соц. — револ. «Революционная Россия». Лицо Зубатова положительно сияло от восторга, и я понял, что, очевидно, он сделал полезную находку. Я не мог не сопоставить того благодушия, с каким он говорил о народном деле, с той алчностью, с какою он смотрел на участь тех несчастных, которые посмели провезти в Россию издание, несомненно более правдивое, чем те, которые проходят через цензуру.
— Вот яд, который они распространяют в народе, — сказал Зубатов, ударяя рукой по бумаге; при этом он выдвинул ящик из стола и показал мне кипу этого яда. Я взял первый попавшийся мне номер, если не ошибаюсь, написанный Кропоткиным, и наивно спросил, не могу ли я взять его с собой, чтобы посмотреть дома.
— Конечно, возьмите, — сказал Зубатов. И я всю ночь с увлечением знакомился с Кропоткиным.
Через несколько дней я отправился в Москву. Соколов познакомил меня с Афанасьевым,[40] который был главным организатором рабочей ассоциации в Москве. Оказалось, что существовал в Москве тайный совет рабочих, организованный Зубатовым и Треповым,[41] стоявшим тогда во главе полиции любимцем вел. кн. Сергея.[42] Афанасьев, сам из рабочих, жил в роскошных апартаментах, и слуга его заставил меня долго ждать, вероятно, для того, чтобы я проникся важностью этого момента. Когда, наконец, меня приняли, я увидел молодого человека с пронизывающими глазами, который сейчас же с большим энтузиазмом стал говорить о своей работе. «Дела идут великолепно. Мы имеем теперь не только механиков, но и красильщики и текстильщики поступают в большом количестве». Он довольно долго говорил о своей работе и надеждах, но меня охватило чувство неудовлетворенности и даже подозрения.
Затем я направился к одному своему бывшему ученику, имевшему типографию. «Скажите мне, — спросил я его, — каким образом я могу добраться до корня этого дела?». Он направил меня к одному журналисту, который прежде читал лекции под наблюдением зубатовского комитета, а затем ушел из этой организации; он охотно отвечал на мои вопросы.
«Этот союз, — сказал он, — хитрая ловушка, организованная полицией для того, чтобы отделить рабочий класс от интеллигенции и таким образом убить политическое движение. Он подрывает силу рабочих. Организаторы, с помощью тайной полиции, делают все, чтобы отвлечь внимание рабочих от политических идей. Они предоставляют рабочим ограниченное право собраний, но во время разговоров агенты тайной полиции выуживают наиболее интеллигентных и передовых, которых затем арестовывают. Таким образом, они надеются отнять у движения его естественных руководителей. Афанасьев сам только что предал молодую учительницу, — прелестная молодая личность, — которая все свое время и энергию отдавала занятиям с рабочими в воскресной школе. Он также выдал и многих других, и аресты наиболее передовых рабочих постоянно производятся. Вначале я не понял настоящего смысла этого дела и согласился вместе с проф. Озеровым[43] и некоторыми интеллигентами читать лекции рабочим, но когда мы поняли, в чем дело, то ушли из этой организации».
Все это наполнило меня отвращением. Организаторы этого союза получали большое жалованье и жили в роскоши. Я понял, что единственная цель этого союза состояла в том, чтобы остановить рост рабочего движения, и я решил, что примкнуть к зубатовской организации не только безнравственно, но и преступно.
В день Крещения, 6 января 1903 г., я присутствовал на богослужении в Вознесенском соборе. Была торжественная служба, на которой присутствовали все высшие чины с Треповым во главе, но на меня вся эта обстановка произвела удручающее впечатление. Вместо искренней молитвы, исходящей из чистых сердец, я видел лишь парадные мундиры, и казалось, что никто не думал о значении этого великого дня, а только о собственной позе или же о своих соседях. Полиция с простым народом обращалась самым бесцеремонным образом, и я должен был вступиться за одного бедного человека, которого городовой без всякого повода ударил по лицу. Вот, подумал я, как эти самозваные народные защитники, притворяющиеся, что организовывают рабочих для улучшения их быта, на самом деле обращаются с ними, как со скотами.
Ознакомительная версия.
