Он пробыл у нас день, и именно в это время я сделал несколько фотографий своим примитивным детским аппаратом. Один снимок сделала мать. Именно он и удался. Я снят с отцом на фоне плетня. Этот снимок сохранился. Наташенька, посмотри на меня и знай: в тот момент я был одним из самых больших страдальцев на земле. Мы пробыли у отца десять дней и уехали. Он проводил нас. Помню: поезд тронулся. Я смотрел в окно и не плакал. На душе была непередаваемая боль. Видел: отец надел фуражку и закрыл лицо руками. Таким я увидел его в последний раз в жизни.
О дальнейшей судьбе моего отца я узнал от его сослуживца и товарища по несчастью Василия Ильича Кудрявцева, находившегося вместе с отцом в лагере. В 1957 г., т. е. через двадцать три года, Василий Ильич, обвинявшийся в терроризме и шпионаже, был реабилитирован. Мы с ним встретились в Москве, как старые друзья. Он стал седовласым старцем, мне было 35 лет. Встретились, как люди равно много пережившие. Походили по театрам. На него произвела сильное впечатление пьеса Гауптмана «Перед заходом солнца» с участием Астангова. Кудрявцев рассказал мне об отце. В баимском лагере в 1938 году «раскрыли» заговор. Заговорщиками оказались мой отец, Кудрявцев и многие политические заключенные. Абсурдность обвинения никого не смущала. Состоялась какая-то более чем постыдная комедия суда. «Заговорщики» получили еще по десять лет и были переправлены в лагерь со строгим режимом. Здесь плохо кормили и заставляли рыть землю. Общение с семьями запрещалось. Потому-то мы и перестали получать от отца письма. Не могло быть и речи о каких-либо посылках ему. Мы даже не знали его адреса. Конечно, мать обращалась с различными запросами. Но они оставались без ответа. Отцу было 64 года, а он ворочал известь. Железный организм и высокая интеллектуальность помогли отцу сохранить и здоровье, и обычное спокойствие. Однажды утром группу заключенных, среди которых был и отец, построили в колонну и увели. Колонна случайно проходила мимо барака, где ютился Кудрявцев. Отец крикнул ему: «Василий Ильич, нас уводят». Колонна в лагерь не вернулась. Так был убит мой отец. Не знаю, где покоится прах его.
Вернувшись в Москву, Василий Ильич Кудрявцев отправился в соответствующее учреждение и получил там бумагу следующего содержания: «Дело по обвинению Каца Леонида Владимировича, 1874 года рождения, до ареста в феврале 1934 года работавшего инспектором-технологом «Мособлльнотрактора», пересмотрено Военным трибуналом Московского военного округа 16 августа 1958 года. Постановление коллегии ОГПУ от 3 марта 1934 года в отношении Каца Л. В. отменено и дело о нем прекращено за отсутствием состава преступления». Документ выдан 6 октября 1956 г. Моя старая мать, на основании этого документа, получила пожизненную пенсию в размере 27 рублей (в новых деньгах) в месяц. Такой оказалась плата за голову инструктора-технолога Каца Леонида Владимировича. К счастью, доцент и декан исторического факультета КГЗПИ и УИ, а затем проректор ОГПИ Кац Алексей Леонидович получал высокую зарплату и обеспечивал матери достойное существование до конца ее дней. Мать умерла 5 ноября 1966 г.
Конец 30-х гг. ознаменовался известными всем политическими процессами. Их липовость уже сейчас совершенно очевидна. Многих ввели в заблуждение открытый ход судебных разбирательств, стенограммы и прочая мишура. И никто не посмеялся над этой открытостью. Умнейший человек Леон Фейхтвангер, присутствовавший на одном из процессов, оставил свои впечатления в книжонке «Москва 1938 года». Его умилили элегантная внешность заключенных, восседавших на скамьях подсудимых, в безупречных костюмах, и легко льющаяся речь Карла Радека, изящно помешивавшего ложечкой чай с лимоном и осыпавшего себя признаниями в твердом намерении ликвидировать Советскую власть. Фейхтвангер пытается найти психологическое объяснение превращению трибунов революции в ее смертельных врагов, причинам их «чистосердечных» саморазоблачений на судебном процессе. Разумеется, Фейхтвангеру не пришло в голову сравнить их с Жанной Д’Арк, признавший себя ведьмой. Кроме того, «Гойю» Фейхтвангер написал в 1950 году. Может быть, только к этому времени он постиг возможности инквизиции. Не знал он, что произойдут XX и XXII Съезды Партии, не предполагал, что все те мелочи, которые коробили известного писателя, получат мистическое определение – «культ личности», а портреты и скульптурные изображения Сталина уберут не только от подступов к картинам Рембрандта.
В 1938 г. вышел Краткий курс истории ВКП(б). Около книжного магазина во Всехсвятском я встретил своего учителя математики милого бородатого мужчину. Держа в руках «Краткий курс», он спросил меня, читал ли я эту книгу. Я по наивности заметил: «А зачем она мне?» Старик взглянул на меня ошалелыми глазами, задохнулся от ужаса и умчался, размахивая книгой. Я купил это «Евангелие» и тогда же впервые прочитал его. В первом выпуске упоминались заслуги наркома внутренних дел Ежова в разоблачении врагов народа. Я вспомнил плакат: Ежов в буденновке держит руку в щетинистой рукавице над бровями, как Илья Муромец с картины Васнецова. Подпись: ежовые рукавицы. В следующем выпуске «Краткого курса» фамилия Ежова не упоминалась, но сохранилась фраза о том, что советские люди, устранив врагов народа, перешли к очередным делам. Как теперь становится ясно, к числу очередных дел следует отнести и такое: Ежова сняли с высокого поста и расстреляли. Думаю, что это дело следовало бы осуществить вне очереди, потому что Ежов, к сожалению, многое успел в качестве подручного и заплечных дел мастера.
Семья Николая Кручинкина и после ареста отца сохранила с нами добрые отношения. Мы бывали у них, а сестра Николая – Леля – давала матери долларовые бумажки, которые охотно принимали в торгсине. Доллары же у нее были потому, что она была женой некоего Очаговского – военного атташе в какой-то стране. В 1938 г. Леонард или Надька подрос, у него появилась сестра, которая уже начала ходить. Однажды мы узнали, что Николая Кручинкина перевели на какую-то большую должность в Киеве, и он отбыл на новое место. Кирюшка сказал: «С Николаем все. Посадят». Вскоре мать и я поехали на дачу к Кручинкиным. Дом оказался пустым, ставни забитыми. Узнали, что Николай и его жена Клавдия Александровна арестованы, Надька и его сестра подобраны родственниками. В тюрьме оказались Очаговский и многие другие наши знакомые из военных. О том, что произошло дальше, я узнал от Клавдии Александровны Кручинкиной, отбывшей в лагере много лет и почему-то освобожденной где-то вскоре после войны. Усталая старая женщина (а ей было не боле 45–46 лет) полулежала на кровати и рассказывала мне печальную повесть.
Николай ехал в Киев с большими надеждами. В купе мягкого вагона его сопровождал сам Ежов. Мирно разговаривали. На одной из станций Ежов вышел, а Николая
