художников, философов. В 1761–1762 годах в деревне Шинцнах-Бад (недалеко от Бругга в Ааргау, кантон Берн) было основано Гельветическое общество, родившееся из дружеского кружка, объединявшего ученых и политиков из Базеля, Цюриха, Люцерна и Берна (Исаак Изелин, Ганс Каспар Хирцель, Йозеф фон Бальтазар, Даниэль фон Фелленберг, Йозеф фон Берольдинген). Общество было задумано как внеконфессиональное объединение швейцарских просветителей, желавших утвердить ценности, которые смогли бы преодолеть разделения между кантонами и стать базой для «общешвейцарского патриотизма». Именно поэтому Гельветическое общество стремилось придать своим собраниям (происходившим в Ольтене и Аарау) публичность, в частности, приглашало деятелей швейцарских городских советов. Оно обсуждало возможности по улучшению уровня жизни в Швейцарии (но без изменения ее политической системы), продвигало практические общеполезные проекты, основываясь на незыблемых принципах – почитании труда, равенства, свободы и религиозной толерантности. За тридцать пять лет существования – а Гельветическое общество было распущено в связи с началом революции 1798 года, в которой приняли участие многие его члены – оно объединяло почти четыре сотни человек, от офицеров и врачей до философов и деятелей Церкви [45].
Большое внимание Гельветическое общество уделяло проблеме единства исторического прошлого различных кантонов, в событиях которого они видели выражение швейцарских добродетелей. Воплощением этой программы явилась «История швейцарцев», которая, начиная с 1780 года, выходила из-под пера Иоганна Мюллера, уроженца Шаффхаузена и члена Гельветического общества (1773). Ее издание получило огромный общественный резонанс, а к прилежным читателям этого труда относился и Лагарп. «История» Мюллера значительно поспособствовала широкому распространению внутри и за пределами Швейцарии основных символов ее «национального мифа»: рассказу о клятве на Рютли, истории Вильгельма Телля и т. д. Проникнутое патриотическим духом произведение учило, что историю Конфедерации двигала вперед не корысть, жажда власти или завоеваний, а «чистая любовь к родине», что ее главные фигуры представляли собой борцов за права людей и истинных носителей республиканских доблестей.
В развитии той же программы приняли участие и художники. В 1779–1781 годах было написано известнейшее полотно, которое стало наиболее «идеологически» и романтически ярким живописным воплощением швейцарского патриотизма – «Клятва на Рютли» кисти Иоганна Генриха Фюссли. Но этому служил также и новый потрясающий взлет пейзажной живописи 1770-х годов: в этот период художники поднимаются высоко в Альпы, чтобы сделать зарисовки тех удивительных красот, описания которых уже обосновались в литературе.
На первом месте здесь следует назвать имя замечательного швейцарского пейзажиста Каспара Вольфа, а также его чуть более раннего предшественника Иоганна Людвига Аберли. Последнему удалось доказать, что в рамках распространения альпийского мифа издание гравюр с излюбленными видами гор может принести большой коммерческий успех. По его стопам пошел издатель из Берна Авраам Вагнер, который заказал находящемуся в начале карьеры Каспару Вольфу написать около двухсот видов альпийских ландшафтов для будущего издания под заголовком «Достопримечательные виды швейцарских гор и их описание» (1777). Предисловие к изданию составил сам «патриарх» альпийского мифа Альбрехт фон Галлер (на последнем году своей жизни), и это было прямым указанием на идеи, которыми вдохновлялись авторы. Выпущенные здесь гравюры отличались и поэтической образностью, и мастерской точностью кисти художника. Вольф действительно за время своих семи (!) путешествий нарисовал с натуры маслом (для будущих офортов) десятки полотен с видами альпийских ущелий, скал, водопадов и проч. Особенно поражают изображенные им во множестве ледники – отливающие глубокой синевой (как в стихотворении Галлера) гигантские потоки ледяных глыб, застывших самыми причудливыми волнами. Таковыми они были в пору своей наибольшей протяженности, на исходе европейского «малого ледникового периода» [46].
Свой вклад в подъем авторитета швейцарского Просвещения в последние десятилетия XVIII века вносила и деятельность живущих в стране философов, многие из которых были членами Гельветического общества, но одновременно приобрели и общеевропейскую известность. Так, философ-натуралист Шарль Бонне из Женевы в 1760-х годах описал теорию органической жизни, утверждавшую целостность и последовательную связь всех существ в природе, от микроорганизмов до человека. Столь же оригинальными были его взгляды на человеческое восприятие, где он проводил единую линию, связывающую нервные окончания, чувства, ощущения, память и идеи. Иоганн Каспар Лафатер из Цюриха, начинавший свою деятельность в рамках Гельветического общества в 1767 году изданием сборника патриотических «песен швейцарцев» (нем. Schweizerlieder), в 1770-х прославился созданием физиогномики – учения о внутренней жизни человека как совокупности действий его разума, желаний и чувств, которая должна непосредственно отражаться на его лице в минуты волнений, так же как и в состоянии покоя. Лафатер, кроме того, был известен своей толерантностью, не только религиозной, но и научной, стремясь найти компромисс между духовными воззрениями и рациональным познанием, присущим его времени. Характерно, что оба философа, и Бонне, и Лафатер, послужили главными учеными собеседниками Карамзина во время его пребывания в Швейцарии – молодой «русский путешественник» видел в них наставников, которые помогут ему в поисках ответов на важнейшие жизненные вопросы.
Среди других именитых членов Гельветического общества можно упомянуть и Иоганна Генриха Песталоцци, педагогические теории которого, опубликованные в 1780-е годы, привлекли к себе общее внимание Европы уже на рубеже XVIII–XIX веков, после того как он их начал с успехом применять в эпоху Гельветической республики. Наконец, говоря о философах, тесно связанных со Швейцарией, нельзя забывать и о Вольтере, который неоднократно проживал и на берегу Женевского озера – в земле Во или в самой Женеве, в загородной усадьбе Делис («Отрадное»), а в 1759–1778 годах он жил и умер во французском имении Ферне, расположенном всего в паре километров от границы женевских владений. Несомненно, что к этим местам Вольтера также тянула общая привязанность к альпийскому мифу (как уже упоминалось, он чрезвычайно высоко ценил вид из своего окна на Монблан).
В конце XVIII века известный немецкий ученый, профессор Гёттингенского университета Кристоф Мейнерс вполне обоснованно мог заявить: «Швейцария – это такое место в Европе, которое в первую очередь привлекает к себе внимание просвещенного человека». Причем именно эпоха, на которую пришлось становление личности Фредерика-Сезара Лагарпа в Швейцарии – 1760–1770-е годы – отмечена резким взлетом как самого швейцарского Просвещения, так и его влияния по всей Европе.
Проникали его идеи и в Россию, подготавливая почву для появления там швейцарцев в качестве будущих воспитателей царских детей. Альпийский миф усваивался в русской культуре конца XVIII века в той же самой мере, что и в других, а первой вехой здесь явилось путешествие великого князя Павла Петровича (будущего императора Павла I) по Швейцарии в августе–сентябре 1782 года (обратим внимание, что оно всего на полгода предварило прибытие в Петербург швейцарца Лагарпа для обучения сына Павла!). В роли альпийского проводника великого князя выступил его двоюродный дядя, принц Петр Гольштейн-Готторпский (будущий великий герцог Петр I Ольденбургский), воспитывавшийся в Берне и непосредственно входивший там в круг общения Галлера. Поэтому неудивительно, что путешествие Павла не только следовало горному «галлеровскому маршруту», но и наполнялось идеями, вдохновленными великим швейцарцем. Соответственно, великий князь вынес оттуда восторженное впечатление о счастливой и свободной стране (и даже приобрел несколько гравюр с видами гор, нарисованных Аберли) [47].
Но, конечно, подлинным первым русским «альпинистом» стал Н.М. Карамзин. Швейцария занимает в его «Письмах русского путешественника» не меньшее место, чем страны, куда большие по площади и более прославленные своей наукой или памятниками искусства. Карамзин ставит перед собой задачу узнать и пропустить через себя все идеи швейцарского Просвещения, а для этого ходит по горам с томиком Галлера в руке, а близ Женевского озера – с Руссо, стремился постичь философию природы у Бонне и беседует о смысле жизни с Лафатером. Одной лишь фразой, помещенной им в «Письмах» при самом въезде в страну, Карамзин дает понять, в какой мере полно и последовательно он усвоил все составные части альпийского мифа: «Итак, я уже в Швейцарии,
