в стране живописной натуры, в земле свободы и благополучия! Кажется, что здешний воздух имеет в себе нечто оживляющее: дыхание мое стало легче и свободнее, стан мой распрямился, голова моя сама собою подымается вверх, и я с гордостью помышляю о своем человечестве» [48].
Однако, если в последней трети XVIII века вся Европа познакомилась с швейцарской культурой, а ее представителей были готовы радушно принимать в любой стране, то что же заставляло самих швейцарцев покидать свою Аркадию? Только на рубеже XVIII–XIX веков, уже после событий Французской революции, эхом отразившихся в Швейцарии, приходит осознание, что там царит не всеобщее счастье, а «старый режим» – разобщенная в силу языковых, конфессиональных и политических различий Конфедерация, где правят сильные, а голос простых людей не слышен; «свободные» крестьяне угнетены властями ничуть не меньше, чем при крепостном праве, а швейцарские правители столько же высокомерны по отношению к народу, сколь и пресловутый Гесслер. Поэтому начало Гельветической революции шокировало многих европейцев, вдруг задавшихся вопросом – разве швейцарцы не были уже свободны? И только Гёте, не избежавший прежде общего увлечения альпийским мифом, в 1796 году прозорливо писал: «Как? Швейцарцы свободны? Свободны ли эти зажиточные граждане в запертых городах? Свободны эти жалкие бедняги, ютящиеся по отвесам и скалам? На чем только человека не проведешь! Особливо на такой старой, заспиртованной басне. Они однажды освободились от тирании и на мгновение могли возомнить себя свободными, но вот солнышко создало им из падали поработителя путем странного перерождения целый рой маленьких тиранов; а они все рассказывают старую басню» [49].
Швейцарцы за пределами родины
Причины значительной эмиграции швейцарцев коренились, таким образом, в особенностях ее «старого режима», который – как бы это ни противоречило альпийскому мифу – заставлял многих жителей искать счастья за границей, а то и напрямую выдавливал их из страны. Впрочем, они увозили с собой свои умения и те лучшие традиции (трудолюбие, скромность, точность), которые были им свойственны, и поэтому для большинства стран швейцарская эмиграция была успешным приобретением.
В XVIII веке можно отметить три основных вида эмиграции из Швейцарии. Во-первых, традиционно продолжалось поступление в качестве наемников на военную службу других государств. На первом месте здесь, конечно, была Франция, которая в XVII–XVIII веках расширяла не только военные, но и экономические и культурные связи с западной частью Швейцарии (одно из явных следствий чего – литературный французский язык полностью вытеснил из этих областей местные «провинциальные» романские диалекты, которые сохранились только в виде народного говора «патуа»). В 1777 году был торжественно обновлен договор между всеми членами Конфедерации и Королевским двором о формировании во Франции швейцарской гвардии – как помним, именно эта гвардия оказалась единственной, кто до конца защищал короля Людовика XVI во время штурма дворца Тюильри революционерами в 1792 году. И если во Франции снискали себе славу представители франкоязычных земель Швейцарии – Во, нижнего Вале, Нёвшателя и др., то не менее знаменитыми в Европе считались также швейцарские полки в Голландии и в Риме (на службе у папы), куда поступали уже жители Берна, а также Центральной Швейцарии. Часто встречались швейцарцы и в войсках итальянских государств, например Венецианской республики или Пьемонта. Как вскоре будет показано, в XVIII веке швейцарские офицеры появились и в русской армии.
Во-вторых, в этот период постоянно увеличивается ремесленная эмиграция. Объяснение этого следует, помимо прочего, искать в экономической ситуации Швейцарии XVII–XVIII веков. Начальный процесс формирования промышленного производства затронул здесь преимущественно район Швейцарского плато и предгорий Юры. При этом в городах этому процессу мешало сопротивление цехов. В то же время местное сельское население в большинстве относилось к «подчиненным территориям», находившимся под гнетом городских кантонов, а потому боролось за выживание и охотно принимало дополнительные работы, не связанные с сельским хозяйством.
Поэтому предпринимателям было выгодно прибегать к так называемой «рассеянной мануфактуре», то есть раздавать промышленную работу по деревням. В таких условиях здесь развивалась текстильная отрасль и особенно сборка часов. Технологии создания механических часов были завезены в Швейцарию из Франции и Голландии и быстро совершенствовались – достаточно вспомнить знаменитых часовых автоматов-«андроидов» (1774), умеющих писать, рисовать и играть на органе, которых создал удивительный мастер Пьер Жаке-Дро, сын крестьянина одной из долин швейцарской Юры. Заметим, что производство часов, принадлежавших к предметам роскоши, давало огромную прибыль, поощряло экспорт и в то же время не требовало никаких ресурсов, кроме собственных умений – и это было важно для развития ремесла в Швейцарии, где, как уже упоминалось, практически нет месторождений металлов и других природных ископаемых, на которых можно было бы создать собственную промышленность (некоторое количество железной руды в Бернских Альпах, о чем Галлер упоминает в своем стихотворении, едва могло удовлетворить региональные потребности). Тем самым, и швейцарские изготовители тканей, и часовщики привыкли работать с привозным материалом, а потому легко готовы были сниматься с места и переезжать в другие страны, как оно и происходило. В связи с растущим экспортом в XVIII веке постепенно в ранг промышленного производства переходит и производство швейцарского сыра, который начинает цениться в Европе, однако в это время эмиграция сыроваров за пределы Швейцарии еще сравнительно редка (она станет типичной только для XIX века). Из других профессий также высоко ценились, например, каменотесы и строители из Тессина – опять-таки «подчиненной территории», что стимулировало отъезд населения на заработки.
Наконец, в-третьих, в XVIII веке начинается массовая эмиграция учителей, а также гувернеров и гувернанток. Иначе говоря, представители богатых сословий по всей Европе, от Мадрида до Санкт-Петербурга, предпочитали вручать воспитание своих детей именно в руки швейцарцев. Поскольку во многих странах эпохи Просвещения в воспитании преобладал французский язык, то речь здесь преимущественно шла также об уроженцах земли Во, Фрибура, Нёвшателя и т. д. Их знание французского языка и владение манерами считались образцовыми, а отношение к своему делу – самым серьезным. Спрос на таких учителей, естественно, определялся распространением по Европе «швейцарского мифа»: предполагалось само собой разумеющимся, что они будут воспитывать детей в духе Руссо и уберегать от «общественных пороков».
Заметим, что во всех названных трех эмиграционных потоках самым существенным образом присутствовала родина Лагарпа, земля Во. Данный регион явно занимал одно из первых мест по вкладу в швейцарскую эмиграцию. Об этом свидетельствуют и количественные данные: в начале 1760-х годов взрослое население земли Во составляло примерно 120 тысяч человек, из которых каждый десятый мужчина (то есть, по грубой оценке, около 6 тысяч человек) проживал за пределами своей страны [50]. Разброс стран, куда они отправлялись, был весьма широк, вплоть до появляющихся в последней четверти XVIII века швейцарских поселений на восточном побережье США.
Какова же была для швейцарского эмигранта вероятность попасть в Россию? В XVIII веке складывалось немало благоприятных условий для этого. Среди ближайших сподвижников Петра I значился женевец Франсуа (в русской традиции Франц Яковлевич) Лефорт, достигший высоких чинов в русской армии и в 1697–1698 годах возглавлявший Великое посольство в Европу. Одной из его целей был поиск и приглашение иностранных специалистов в Россию, где начинали воплощаться в жизнь грандиозные петровские реформы. В первую очередь востребованы были офицеры, инженеры, архитекторы. Среди последних нельзя не отметить швейцарских зодчих, которые придали характерный облик строящемуся Петербургу: Доменико Трезини из Тессина, прибывший в Россию в 1703 году вместе с целой артелью своих земляков и вскоре ставший наиболее приближенным к Петру I архитектором, который заложил важнейшие здания и комплексы, такие как Кронштадт, Александро-Невская лавра и Петропавловский собор, а также Николай Фридрих Гербель из Базеля, назначенный в 1719 году главным городским архитектором Петербурга и продолживший застройку города в швейцарском «тессинском» стиле.
Постепенно в связи с развитием города в Петербург стекались и
