В те времена, когда я жил на Поркероле и у себя в кабинете, расположенном на втором этаже минарета, печатал каждый день по главе романа, неподалеку, укрывшись от всего света, писал свои книги пожилой худощавый человек с горящими глазами и седой бородкой. Никто его не знал. Никто к нему не приезжал. Ни одна газета не упомянула, что он там живет. И я тоже не подозревал, что живу почти по соседству (расстояние между нами по прямой было не больше пяти километров) с одним из величайших романистов века.
Репортеры из разных стран часто задавали мне вопрос, какие писатели сыграли наибольшую роль в моем литературном формировании. Я всегда отвечал:
— Гоголь, Достоевский и Чехов, все трое русские и все трое из прошлого века; из тех же, кто ближе к нам, американец Фолкнер и… мой сосед или почти сосед с полуострова Жьен. Я имею в виду Конрада.
История Конрада необычайно интересна. Поляк по национальности, он в детстве учил французский и говорил на нем лучше, чем на родном языке, а затем выучил английский: в Англии он стал офицером торгового флота.
На Тихом океане, особенно в Южных морях, в ту пору еще плавали большие парусные корабли, и вот на них-то Конрад в течение двадцати лет бороздил океан от архипелага к архипелагу, от острова к острову.
Благодаря этому появился один из лучших морских романов «Тайфун»[182], который потом с такой любовью перевел Андре Жид.
Конрад писал по-английски. В одном из своих многочисленных предисловий или вступлений он объяснил, почему не пишет по-французски. Французы, за исключением тех, для кого это профессия, плохо знают море, а островным жителям англичанам оно знакомо и близко.
Поэтому Конрад использовал морские термины и не считал нужным растолковывать их читателям.
Писать он начал в возрасте сорока лет, еще когда плавал в Южных морях. Человек, ставший одним из величайших романистов своего времени, а может быть, и всех времен, достаточно поздно обнаружил свое призвание. Это несколько напоминает Мелвилла, тоже морского писателя, который начал писать после того, как ушел с таможни на пенсию.
Сколько в точности лет Конрад провел в Жьене? Много позже я сумел получить весьма приблизительные ответы, поскольку Конрад ревниво сохранял инкогнито и облик его изгладился из памяти жьенцев.
Но именно в Жьене он написал книгу, отличающуюся от всех его произведений: действие ее происходит в наполеоновскую эпоху[183].
В Монтрее, в Калифорнии, на фасаде одной гостиницы висит мраморная доска, возвещающая, что Роберт Льюис Стивенсон останавливался здесь перед тем, как отплыть на тихоокеанские острова, где он и кончил свои дни.
Есть ли доска и существует ли еще тот постоялый двор, где Джозеф Конрад прожил несколько лет, написал по крайней мере один из своих романов и где он умер?
Мне ничего не известно на этот счет.
24 мая 1979
Мне всегда были интересны вопросы, задаваемые журналистами, даже самые банальные, поскольку через них мне открывалась личность этих людей, а личность всегда была предметом моего внимания. Ну и кроме того, сквозь вопросы просвечивает политическая направленность журнала, которая иногда, как это было со мной, когда я в юности работал репортером, категорически расходится со взглядами журналиста, берущего интервью.
Я в этих книгах неоднократно говорил о человеке нагом и человеке одетом. Однако по вопросам, которые задают мне довольно многие мужчины и женщины, приезжающие интервьюировать меня, я вижу, что большинство не понимает или неверно истолковывает это различие.
Попытаюсь раз и навсегда объяснить его, расставив точки над i, и при необходимости дать примеры.
Первым делом хочу уточнить, что каждый, за весьма редкими исключениями, бывает одновременно и человеком нагим, и человеком одетым.
Вчера вечером мне вдруг удалось найти весомый аргумент в пользу моего разделения человека на две очень разные и зачастую неравноценные части.
Я не говорю об артистах, профессия которых — лицедействовать, что мешает им даже в душе быть самими собой. И нет ничего удивительного в том, что, давая интервью на малом экране, актер выглядит еще неестественней, чем когда играет роль или исполняет песенку, сочиненную не им.
Другие же люди, тоже относящиеся к категории профессионалов, — я имею в виду дикторов и дикторш — обычно исполняют свою роль так утрированно, что порой начинает казаться, будто перед каждым из них, когда он обращается к невидимой аудитории, стоит зеркало. В литературных передачах я восхищаюсь терпеливостью и снисходительностью Бернара Пиво[184], каждую неделю собирающего в студии четверых-пятерых писателей.
Зато нарочитость писателей часто доходит до такой степени, что граничит уже с карикатурой; все время колеблешься между желанием расхохотаться и желанием выключить телевизор. Зато, слушая их ответы на вопросы Пиво, сразу понимаешь: вот этот жаждет пройти во Французскую Академию, а этот, уже достаточно старый, метит на орден Почетного легиона высшей степени.
Знай эти люди, до чего неестественно они выглядят в передаче, они вряд ли стали бы интриговать, чтобы прорваться на малый экран.
Меня обвинят, что я опять сажусь на своего конька. Но сейчас я просто не могу обойти эту тему, поскольку именно на примере политиков видно, насколько человек одетый противоположен человеку нагому, то есть естественному. Можно наблюдать перемену их поведения по мере того, как их представление о себе, которое они жаждут навязать избирателям, становится все выше и выше.
Журналисты сетуют, что с некоторых пор я сократил количество интервью. Иные из них люди исключительно порядочные и внимательные. Но, к сожалению, существуют и другие: они прибывают к своей жертве, вооруженные магнитофоном, задают десятки вопросов, что-то записывают; их сопровождает фотограф. Однако в опубликованной чуть позже статье вы не находите ни одного произнесенного вами слова. А есть еще журналисты, обладающие таким неуемным воображением, что им даже не требуется видеть человека, о котором они пишут. В последней почте, например, я обнаружил статью из одного еженедельника, озаглавленную «Пятидесятилетие Мегрэ».
Подзаголовок ошарашил меня, других он тоже, несомненно, заинтригует: большинством читателей газет печатное слово воспринимается как истина.
«В ознаменование этой годовщины Жорж Сименон приобрел сказочную коллекцию трубок Абд аль-Кадира[185]».
Не знаю в точности, кто такой Абд аль-Кадир, хотя, если судить по имени, он, видимо, из Северной Африки. Но текст стоит самой коллекции:
