В Бостоне обойтись без церемоний оказалось невозможно: горожане еще не поблагодарили своего освободителя и горели желанием это сделать. Вашингтон облачился в мундир с золотыми эполетами и пересел из открытой коляски в седло. Утро 24 октября выдалось холодным и пасмурным; у Кембриджа, где президенту предстояло устроить смотр милиционным войскам, кортеж застопорился из-за спора о том, кому — городским властям или руководству штата — встречать важного гостя. Осерчавший Вашингтон громко спросил, нет ли в город другой дороги. Спор решился в пользу муниципального начальства.
В Бостоне звонили колокола; французский флот, стоявший на рейде, салютовал президенту; отдельный залп прогремел с Дорчестерских высот как напоминание о былом триумфе. У здания городского совета воздвигли триумфальную арку с надписью: «Человеку, объединяющему сердца». Вашингтон вышел на балкон; плотная толпа внизу приветствовала его одобрительным гулом; хор грянул гимн в его честь. Генерал не смог удержаться от слез, которые украдкой утирал платком.
Губернатор Джон Хэнкок предложил президенту воспользоваться его гостеприимством, но тот остановился в гостинице, однако согласился пообедать вдвоем. Он ожидал, что Хэнкок заедет к нему, Хэнкок же, сославшись на подагру, этого не сделал. Речь шла не просто об этикете, а о государственном принципе: президент главнее губернатора, даже если находится не в столице, а в его штате. В итоге Хэнкок всё-таки подчинился и слуги принесли его к Вашингтону в носилках, всего перевязанного.
Президент же серьезно рисковал здоровьем: в Бостоне тогда свирепствовала эпидемия инфлюэнцы, которую по случаю визита прозвали «президентским кашлем». Вашингтон тоже заболел, но всё же посетил библиотеку и музей при Гарвардском университете, парусинную мануфактуру и поднялся на борт флагмана французского флота, приняв королевские почести. Дамы устроили обед в его честь и упросили позировать для портрета, копии которого потом украшали многие дома. Вообще каждый вечер Вашингтон проводил в дамском обществе, на балах и концертах, чему был очень рад. Вот только здоровье уже не позволяло ему, как прежде, плясать часами; он оставил для себя лишь величественный менуэт.
Через пять дней Вашингтон продолжил путь. Городки Нью-Хэмпшира были грязными и бедными, но каждый почитал своим долгом принять президента «по-королевски». Устав от почетных караулов, салютов, триумфальных арок, славословий, в Портсмуте Вашингтон ушел с рыбаками в море. Ему не везло, и один рыбак, подцепивший на крючок треску, передал удочку президенту, чтобы тот сам вытащил рыбу и вернулся не с пустыми руками. Вашингтон дал ему серебряный доллар.
Обратный путь стал сплошным кошмаром: президентский кортеж плутал по дорогам без указателей, расспросы местных жителей вносили еще большую путаницу; забронированные заранее места в тавернах оказывались заняты, и приходилось ехать ночевать в другой город; обхождение с постояльцами было далеко не учтивым. И всё же цель была достигнута: за месяц Вашингтон посетил около шестидесяти городов и поселков, упрочив свою популярность и внушив гражданам чувство принадлежности к единой нации. Тем не менее, вернувшись 13 ноября в три часа дня на Черри-стрит, обняв Марту, Нелли и Вашика, он испытал несказанное облегчение. Правда, это была пятница, и вечером на еженедельный прием пришли гости.
Восьмого января 1790 года, вскоре после полудня, президент Вашингтон в темно-синем костюме Хартфордской мануфактуры сел в свою карету кремового цвета и отправился в Федерал-холл. По Конституции «президент дает по необходимости Конгрессу информацию о положении дел в Союзе и рекомендует к рассмотрению Конгресса такие меры, которые, по его суждению, необходимы и целесообразны». Вот он и решил произнести речь по случаю начала работы Конгресса, а заодно основал еще одну традицию.
Речь была немногословной и оптимистичной. Необходимо упрочить государственный кредит, развивать промышленность, сельское хозяйство и торговлю, рыть каналы и строить дороги. Быть готовыми к войне — лучший способ сохранить мир. Нужны национальные университеты для развития науки, культуры и образования. По окончании речи конгрессмены встали, Вашингтон поклонился и ушел.
Четырнадцатого числа Гамильтон представил Конгрессу «Доклад о государственном кредите», который был ему заказан осенью. На правительстве США висят огромные долги — внутренний в 54 миллиона долларов и внешний в 25 миллионов. Заманчиво отречься от этих обязательств, однако по политическим и нравственным причинам долги следует вернуть, чтобы США могли вступить в международное сообщество. Погасить их сразу невозможно, но необходимо создать механизм для поэтапной выплаты путем учреждения специального фонда. Таким образом, в стране появятся инвестиционный капитал и гибкая национальная валюта. Для выплаты долга и обслуживания нового иностранного займа необходимо ввести налоги, от импортных пошлин до акцизов на спиртные напитки. Многие держатели облигаций военного времени, в том числе ветераны Войны за независимость, продали их за бесценок, отчаявшись получить по ним деньги. Облигации надо погасить по их полной стоимости вне зависимости от того, кто владеет ими теперь, иначе в США не будет рынка ценных бумаг. К тому же держатели облигаций отныне будут возлагать все надежды на центральное правительство и это сплотит страну.
Вашингтон не присутствовал при этом докладе — он несколько дней страдал от сильной боли в зубе и распухших, воспалившихся из-за протезов деснах. Чтобы утишить боль, пришлось прибегнуть к опиумной настойке, покупной и доморощенной, из маунт-вернонского мака.
Первого февраля состоялось первое заседание Верховного суда в составе четырех судей; сессия продлилась всего десять дней. Вашингтон, увеличивший дистанцию между президентской администрацией и сенатом, с Верховным судом, напротив, связи укреплял, запрашивая мнение Джона Джея по самым разным вопросам: о государственном долге, отношениях с индейцами, хождении фальшивых денег, устройстве почтовых дорог, экспорте говядины… На Черри-стрит тюками прибывали отчеты, донесения, рапорты, а оттуда разлетались циркуляры, инструкции, рекомендации. Бумажная работа отнимала уйму времени, зато президент всегда был в курсе всех дел.
Люди, давно имевшие дело с Вашингтоном, умели читать между строк и по легчайшим намекам улавливали его настроение. Письма посторонним или малознакомым людям он начинал сухим обращением «сэр», заслужившие его доверие удостаивались более мягкого «уважаемый сэр», а сошедшиеся с ним коротко — «дорогой сэр». Вариантов завершения письма тоже было несколько: «Ваш покорный слуга», «дружески настроенный к Вам покорный слуга»…
