могу отделаться от мысли, что, должно быть, родился с этой девушкой в своей душе. Я негодяй.
— Совсем как я.
— Хуже. Намного. Я вижу себя ничтожным грязным ублюдком, которым управляет его пенис.
— Мой отец часто говорил, что в любви нужно ставить на карту душу точно так же, как на войне ставят на кон жизнь, и если бы он знал о войне, которую мы сейчас ведём, он бы добавил: и свою честь.
— Я потерял свою честь и потерял душу, но, по крайней мере, от этого может быть толк! Ступайте и соберите бомбы. Всего их двадцать семь, и все они готовы к установке.
Выходя, де Глатиньи столкнулся с Диа, который бродил вокруг, засунув руки в карманы.
— Тут кое-что есть, что мне не нравится, — произнёс он своим глубоким голосом. — Это не очень-то красиво: мужчины в одних рубашках с поднятыми руками, женщины в слезах…
— А разве взрывы бомб — это красиво?
— Нет, это тоже некрасиво. Я бы хотел убраться отсюда подальше.
— Послушай, Диа. Я хочу исповедаться.
— В городе Алжире полно кюре, есть кюре в белых сутанах, есть те, что в форме — эти ругаются, как аджюданы, и грезят о крестовом походе.
— Ты единственный, кто поймёт, Диа.
— Пойдём в лазарет — там есть коньяк, — исповедуешься бутылке.
Сидя на ещё не вскрытом упаковочном ящике в своеобразном подвале, освещённом большим решетчатым световым люком, Жак де Глатиньи рассказал о том, что с ним только что произошло.
— Диа, в своём бесчестии я испытал величайшее наслаждение в жизни.
— Только наслаждение?
— Нет, ещё и величайшую радость. Всё время, пока я утопал в ужасе, в моей голове звучали фанфары. Вся моя прошлая жизнь рухнула, как деревянный фасад, изъеденный термитами. Не осталось ничего, кроме этой девушки рядом. Огромная пустота, пустыня, и эта девушка, которую я крепко сжимал в объятиях, эта чудовищная любовь…
— Выпей-ка ещё. А что насчёт неё?
— Для неё тоже всё рухнуло: Фронт, независимость Алжира… она предала своих друзей, она в той же пустыне, что и я.
— Знаешь, а это не такая уж и плохая история! Скорее похоже на то, что случилось с Эсклавье в лазарете Лагеря номер один. Вся эта ненависть, крики женщин и детей, растерзанных бомбами, убитые и замученные мужчины, чьи палачи испытывают ещё большее отчаяние — всё это снова породило любовь.
— Странную любовь, Диа — от неё разит серой, и она напоминает мне о некоторых непристойных историях, которые я когда-то читал в юности…
— Нет, выброси эту мысль из головы. Разве не видишь — это ещё одна победа великой жизни, великой жизни, безмятежной и чувственной, которой плевать на людские глупости, мерзости и ошибки.
— Я женат.
— Которой плевать, что люди состоят в браке или сражаются друг с другом, которой плевать на причины и независимость, расы и ненависть, потому что удел человека — любовь, а всё остальное ни к чему. Мне не нравятся холодные, расчётливые умы, но когда происходит такая великолепная глупость, что совершил ты, я успокаиваюсь, пью и ощущаю тепло и уют.
— Но Айша — сестра Махмуди!
— Тем лучше! Когда вы с Махмуди бок о бок брели по тропам Тонкина, этот весёлый, добросердечный бог уже знал, что однажды ещё теснее свяжет вас кровью девственницы. Я думаю, он любит всех нас, этот толстопузый бог, который всегда готов протянуть руку помощи, чтобы не дать нам впасть в отчаяние. Кстати, я только что получил письмо от Лескюра. Он женился на двоюродной сестре, которая раньше так часто дразнила его. Должно быть, он, как прелестную серебряную рыбку, поймал её на крючок, наигрывая на своей флейте.
— Диа, ты единственный, кто может нас спасти. Эта девушка, Айша… я хочу, чтобы ты присмотрел за ней, ради Махмуди и ради меня. Мы никак не сможем освободить её прямо сейчас.
— Потому что она бы этого не хотела, да и ты тоже.
— Может быть. Она студентка третьего курса медицинского факультета.
— Я возьму её на себя. Заставлю заботиться о своих людях, и так, добрая и великодушная с ними, она забудет, что заслужить право на любовь ей пришлось вероломством. Позже я расскажу ей о Махмуди и его друге Мерле, и она поймёт, что раз он был одним из нас, то и она тоже. Ступай и приведи её. Этим вечером мы все будем ужинать вместе, и она займёт почётное место. Она имеет на это право, она сестра Махмуди.
— А придёт ли Буафёрас?
— Не думаю — ему надо побыть одному, совсем одному, чтобы делать то, что он должен делать или думает, что должен. Он вскоре покинет нас, и Марендель тоже, если всё ещё будет так несчастен.
* * *
Вечерний брифинг, который прошёл в дивизии, стал триумфом полковника Распеги. Он нашёл склад с двадцатью семью бомбами, арестовал одного из лидеров восстания и захватил все его документы.
Генерал попросил перевезти Си Миллиаля на командный пункт дивизии. Распеги позвонил Буафёрасу.
— Генерал желает, чтобы Си Миллиаля немедленно доставили сюда, и я хочу, чтобы наша птичка была на месте уже через десять минут. Проследи, чтобы его хорошо охраняли.
— Уже слишком поздно, господин полковник.
— Что? Ему удалось сбежать?
— Нет, он только что перерезал себе вены в камере осколком стекла.
— Ты не мог проследить за ним?
— Мин должен был присматривать за ним.
— Жаль, — сказал генерал, — его были бы рады видеть в Париже. А что насчёт стачки, Распеги?
— Я думаю, у Буафёраса есть на уме какой-то план.
— У этого вашего Буафёраса на уме иногда чрезвычайно странные планы!
* * *
С момента своего возвращения Эсклавье почти каждую ночь проводил с Изабель в маленькой квартирке в Бузарее, которую она одолжила у подруги. Он как раз собирался отправиться туда к ней, когда ему позвонил Буафёрас:
— Среди людей, которых вы задержали, — спросил он, — есть кто-нибудь по фамилии Аруш, дантист, улица Мишле, сто семнадцать?
— Да, но там для нас нет ничего интересного — завтра утром я собираюсь извиниться и освободить его: это полностью ассимилированный кабил, который учился во Франции, все его клиенты — европейцы.
— Аруш отвечает за сеть бомб в городе Алжир. По крайней мере, вся информация, которая поступает ко мне прямо сейчас, заставляет меня так думать. Завтра утром, в момент объявления всеобщей забастовки, в разных европейских магазинах города должны взорваться пятнадцать бомб. Что бы ни случилось, это не должно произойти, и Аруш точно знает, где заложены эти бомбы.
— Ну и что мне с ним делать?
