то и знай, подходил к телеге – прикладывался к бочонку с квасом и долго пил. От натуги, у него всю спину изломало. От нетерпимой жарищи по всему телу тёк надоедливый пот. Он больше стоял, чем наклонялся над серпом. Он стал отставать от остальных жнецов. Его постать несжатой ржи, языком выдалась назад. Минька с Манькой стали подтрунивать над ним: «Саньк ты остаёшься «на козе», а это позор для жнеца». Изнемогая от зноя, Санька сняв с себя рубаху попробовал жать нагишом. Надоедливая муха безотвязно стала садиться на его голую спину и больно кусать. Санька неоднократно старался изловить муху, но она каждый раз, улетала и садилась на раскалённую спину. От нетерпимо жгучего солнышка кожа на спине Саньки покраснела, спину заломило, в пояснице еще сильнее заныло. И Санька, совсем обессилев, размяк. В завершение всех неприятностей, Саньку постигло и еще одно несчастье: после обеда он встал жать не на своём месте и серпом порезал палец мизинец на левой руке. Хлынула кровь. Бабушка Евлинья, пожурила Саньку;
– Не надо было вставать «на чужое» место! Ты «пережал руку», вот и обрезал палец-то. Так всегда, со всеми бывает, кто во время жатвы, переходит на другое место. Сорви листок подорожника, приложи к ранке-то. Тряпочкой перевяжи палец-то, вот кровь-то и перестанет течь, – посоветовала она Саньке.
Санька так и сделал. Болезненно морщась, сдержанно кряхтя, от боли, Санька чаще стал нагибаться над серпом, с осторожностью ширкал им, с натужью собранные в горсть, колыхающиеся стебли ржи.
По раскалённому бледно-голубому небу, плыли небольшие отдельные облачка на несколько минут прикрывая солнце. Вдруг, неожиданно над Ломовкой появилось небольшое, величиной с телячью овчинку, синеватое облако. Оно стало расти и расти и, вскоре увеличилось до значительного размера превратившись в тучку. Издали видно было, как из тучки хлынул сизоватый дождь и отдалённо прогремел гром.
– Пожалуй сюда нагрянет – заслыша гром, проговорил Василий Ефимович, увязывая на земле сноп, уминая его коленкой.
– Дай бог! Пусть немножко помочит. Жарищу укротит, и взбрызнутая рожь сориться не будет, – участливо высказалась бабушка.
Всё более разрастаясь, туча двигалась на восток, быстро приближалась к жнецам, поблизости колодезя. Издали было видно, как из тучи хлещет дождь. Сплошной синеватой пеленой затуманило часть западной стороны. Ярко блестела молния, буйные раскаты грома уж слышались почти рядом. На Санькину голую спину упали первые крупные капли дождя. Он поспешно побежал к оставленной им на снопе рубахе, шаркая ногами обутые в лапти, по колючей стерне. Не успел он как следует надеть на себя рубаху, как дождь хлынул ливнем. Мелькнуло мгновенно, хряснул гром. Побросав серпы, жнецы побежали в укрытия: отец, бабушка и Манька, нырнули под телегу, а Минька, Санька и Ванька, спрятались под сложенным десятком снопов. Дождь ожесточённо хлестал, казалось совсем рядом блестела молния, грозно и раскатисто гремел гром. Внезапно, дождь схлынул, об десяток стучали отдельные капли. Минька, вылезши из-под десятка, огляделся вокруг.
– Эх, десяток горит! – провозгласил он.
Санька с Ванькой из укрытия выскочили пулей. Ваньке подумалось, что горит десяток, под которым они сидели.
– Вон, глядите, – Минька, пальцем указал в сторону. На расстоянии с полверсты, красным пламенем пылал на чьем-то загоне десяток снопов.
– Громом зажгло! – вылезая из-под телеги, возвестила бабушка.
– Не громом, а молнией, знающе поправил её Санька.
– Это Бог во врага метил, а попал в десяток! Он говорит: «Преследуя блага, не пощажу даже человека!» – высказала бабушка изречение.
– Ну, как твоя спина? Полегчало, что ли? – спросил отец у Саньки.
– Отпыхла немножко, вроде легче стало! – блаженно улыбаясь, протянул Санька.
После, забрав в руки серпы, жнецы снова уткнулись в пожню. Жать стало легче, каждый чувствовал себя вольготней, от ржи сильнее запахло преснотой, земля приятно смякла, стерня не стала так сильно колоться. Манька напав на куличку цветов – василька, нарвала букетик, понюхала:
– Эх, как хорошо от них пахнет!
– А ты жни, а не разнюхивай! – упрекнула её бабушка, а то, на козе отстанешь.
– От Саньки-то не отстану! – бойко оправдалась Манька. Санька же улучив момент, разогнувшись смотрел на уходившую, на восток тучу. Он любовался двойной радугой, которая изогнувшись крутым коромыслом, на темно-синем фоне тучи, ярко блестела всеми семи цветами.
Оглоблины, Ершов, Трынковы. Копны
В последующий день на жнитво вышли Оглоблины: Кузьма со своей женой Татьяной. В поле, на горе около Рыбакова, из волнистого моря золотистой ржи редко виднелись головы снопов, сложенных в десятки «попами».
Загон Оглоблиных у самого Рыбакова концом упёрся в самый дол. Положив кошель с харчами под куст они приступили к жатве. До обеда Кузьма трудился сносно, почти не отставая от Татьяны, упористо подвигался вперёд. Захватывая горстями упругую на корню рожь он ловко подрезал её серпом. Ближе к обеду Кузьма совсем изленился, у него болезненно заныла спина, с непривычки от нахвата ломило кисть левой руки. Кузьма, то и дело стал поглядывать на солнышко, которое всё выше и выше вздеберяшивалось по голубому небосводу. Стало немилосердно припекать и голову, и спину. Кузьма также, частенько, стал посматривать и на густые тенистые кусты Рыбакова, от которых они с Татьяной, жня всё дальше и дальше двигались к противоположному концу загона. Эти-то кусты, со своей нежной прохладной тенью и манили Кузьму к себе для блаженного отдохновенья, только не одного, а вместе с Татьяной.
Пока Кузьма размышляя, любовался прохладой кустов, Татьяна, связав очередной сноп, уселась на нём, чтоб сделать небольшую передышку. В это время на руку её присела божья коровка, которая сложив крылышки, поспешно поползла, засеменила ножками щекоча Татьянину голую руку, пробиралась к плечу. Мирное насекомое, возбудило в Татьяне чувство нежности и увлеченья.
С умилением наблюдая за продвижением божьей коровки Татьяна проговорила:
– Кузьма, глянь-ка!
– Что, у тебя там? – подходя к жене, спросил Кузьма.
– Вот гляди! – отозвалась Татьяна.
Кузьма присел рядом с Татьяной. Они оба с наслаждением любовались над безобидным насекомым.
– Что-то чешется под мышкой, видать будет дождик обложной! – вдруг и внезапно для Татьяны, проговорил Кузьма. – Что мы на жаре-то уселись! Пойдём вон в затин. Там и отдохнём, – чеша спину серпом, предложил Кузьма жене, давясь спазмой в предчувствии приятного наслаждения.
Татьяна повиновалась, она была тоже не против отдохнуть в тени несколько минут, дать остыть своему разгорячённому солнцем полному телу.
Поднимаясь со снопа она слегка заохав от боли в пояснице, вяло побрела к кустам шурша и хлыстя ногами о колкую жнитву. Идя сзади жены, Кузьма не стерпел, чтоб не заметить:
– Что ты, переваливаешься с боку на бок, как беременная!?
– А ты думал, как! – не определённо ответила она ему.
– Что! Что! – не дослышав, переспросил он её. – Неужели опять? Ну, ну, давай седьмого! Нам как раз кстати! Только давай мальчика! – самодовольно улыбаясь, проговорил Кузьма.
– Ну да! – А ково же тебе ищо, чай не девку
