зассыху, – умилённо смеясь, тихо отозвалась Татьяна.
– Одна беда – во ржи лебеда, две беды – ни ржи ни лебеды! – нарочито громогласно провозгласил народную пословицу Иван Трынков, приближаясь вместе со своей Прасвокьей, к месту где под кустом он заметил Кузьму с Татьяной в неприглядном состоянии.
Кузьма, поспешно вскочив сконфузившись, не кстати поздоровался:
– Здорово Иван Васильич! Или жать к нам в соседи перебираетесь?
– Да! Тут у нас поблизости от вас загон в четыре сажени. Жать будем! – с деловой ноткой в разговоре, отозвался Иван.
– Вот только межу никак не отыщу, вся поросла полынью.
– Межа не стена, а перелезть её нельзя, – балагуря сам с собой, поговорками высказывался Иван. – Да всякая земля навоз любит, будь здесь навоз – лебеды не было бы! – продолжал глаголить Трынков, снимая с плеч кошель съестными припасами и взяв в руку серп наизготовку.
После обеда, к Оглоблиным и Трынковым, присоединился для жатвы своего загона и Николай Ершов. Поздоровавшись с Иваном и Кузьмой, сказав им «Бог помощь!», он, из любопытства, спросил у Кузьмы:
– Вы, сколько с Татьяной-то накосили?
– Да мы только начали первый денёк, как вышли, только что пробуем! – как перед старостой оправдывался Кузьма.
– А мы со своей бабой за два дня на трёх загонах нажали без двух снопов тысячу! – похвально отрапортовал Николай.
– Пойдём, покурим Кузьма! Ты уж больно горячо за жатву-то взялся.
По окончании жатвы, снопы с поля, особенно с дальних его краев, из-за большой дороги и от Баусихи, свозили к селу. Вблизи села, в особо отведённом месте почти все жители села, своей урожай, снопы укладывали в копны сот по десять в копне, у кого больше, у кого меньше, с тем расчётом, чтоб в зимнее время эти копны увезти в свои овины, подсушить и молотить. Чтобы не молотить вручную некоторые, спариваясь приобретали молотилки и веялки. Дедушка Василий Крестьянинов решил обзавестись для своего хозяйства специальной конной колесницей, предназначенной исключительно для обмолота: риса, овса, проса, гороха на току. Она состоит из двух деревянных валов на колёсах, набитыми ершом деревянными (для лучшей вымолачиваемости) колышками. Купив на базаре в селе Константинове этот агрегат, дедушка намеревался въехать в своё село вечером скрытно, чтобы не привлечь внимания односельчан, чтобы не все видели его покупку. А вышло поиначе: не успел он под вечерок въехать в село, как взбулгаченные, невидалью, собаки неистово залаяли и своим свирепым лаем сопровождали деда от конца Кужадонихи, до самого его дома.
– Сыма! Супостаты! – грозно притопнув ногой о землю, у ворот двора, гаркнул дедушка на неотступных собак, схватив палку с земли для отгона. Собаки завидя палку ворча отступили.
В вечерней темноте, послышался звук падающих оглобель о землю. Это дед у ворот распрягал лошадь. Воз с колесницей не пролез в ворота. С досады он злобно огляделся по сторонам, опасаясь, как бы кто не увидел его новую покупку. Вдвоём с сыном Фёдором они едва вволокли колесницу во двор, поспешно захлопнув ворота.
А поле, после как с него свезли все до одного снопа, опустело, осталась одна стерня. Всё поле сжато серпом, какое пространство! А оно всё сжато небольшим, но важным инструментом – серпом. Всё поле сжато человеческими руками и тружеником серпом. Здесь было целое море, зревший колыхающийся под ветром ржи, а теперь ни одной не сжатой полоски, ни одного покинутого снопа, ни одного оброненного колоска – всё убрано. Всё поле побрано, горстями человеческой руки, а сколько горстью можно захватить стебельков ржи – можно сосчитать, прикинуть и подсчитать, сколько было захватов в горсть и подрезано серпом во всём поле. Получится поистине астрономическая цифра. А человек, не боится труда, мужик не отлынивает от нетуги, и не жалея своей спины. Он старается пониже подрезать стебелёк с колоском, старается не обронить на землю каждое зёрнышко, считая, что это плод его труда. Иногда гибнет народное добро, плоды тяжкого крестьянского труда и достояния человека, от каприз природы: наводнения, градобития и урагана. А иногда и от оплошности самих людей или от детской шалости, при пожарах.
Пася, близь села, мелкое стадо по стерне сжатого поля, старшой пастух Фёдор наказал подпаскам:
– Глядите за скотиной! Близко к копнам не допускайте, чтоб копны не повредили, а сам ушёл в село по своим личным делам. Пастушата, от безделья и скуки, решили побаловаться огнём, они подожгли жниву на корню и дурашливо стали кубарем кататься по ней, наблюдать как она горит. К несчастью, ветерок потягивал на копны. Жнива быстро разгорелась на большой площади поля. Перепуганные ребята принялись тушить стерню, но было поздно и не подсильно им стало справиться с огнём. Огонь добрался до копен, сбежался народ со всего села, но значительное количество хлеба в снопах сгорело. Плоды народного упорного труда пропали даром. Некоторые люди, свои погоревшие, почерневшие от дыма снопы свозили на тока, обмолачивали. Зерно отвозили на мельницу, пекли хлебы и ели его, но он был неприятен на вкус: пах дымом и горелостью, напоминая о случившемся горе.
Минька, Санька. Шаловливые дедки. Сумка
Послали Савельевы Миньку с Санькой в поле на свой загон, картофельную ботву сжать – с тем расчётом, что высохшую ботву на корм скоту употребить, а без ботвы, картошку будет легче рыть.
– Ты Миньк, будь там за старшего! – назидательно напутствовал и наказывал сыновьям Василий Ефимович, отправляя в поле. Минька с Санькой, взяв на плечи серпы, отправились, куда их послали. К обеду, братья, домой возвратились не в духах: один со слезами, другой с виновато поникшей головой. Минька в рубахе, а Санька нагишом: в портках, но без рубахи.
– В чём дело!? – строго спросил их отец, предчувствуя, что-то недоброе.
Санька, всхлипывая повернулся к отцу спиной. Отец тут же узнал причину Санькиных слёз и смущённого вида Миньки. Из раны в спине у Саньки против правой лопатки, из серповой раны, сочилась алая кровь. Отец яростно вспыхнул, живчик на его лице у самого глаза грозно заиграли, не предвещая ничего хорошего, но он сдержал свой гнев. Прищурив на мгновенье один глаз, взял себя в руки.
Отец бить Миньку не стал, или из-за того, что он больше любил первенца, черноватого как сам, или из-за того, что еще не уяснил причину драки, а ведь Миньку он послал за распорядителя как старшего. Отец решил только назидательно пожурить, посовестить Миньку:
– Ты, что же это, на своего родного брата руку поднял!? Как Каин на Авеля и родную кровь пустил, – строго впившись взором в глаза Миньки. – Вишь как парня-то изувечил! Погляди-ка, кровь-то еще не унялась, на землю капает, а чья это кровь!? – повышая интонацию голоса, сурово спросил Миньку отец. – Она, его, твоя и моя!!!!
На выкрики отца, из избы выбежала
