Как только Боря повзрослел, моя мама пошла работать в поликлинику гардеробщицей. Это было необходимо, чтобы хоть как-то поправить наше материальное положение.
Когда Боренька стал студентом, я практически ничего не знала о его музыкальной жизни. Боря регулярно приводил домой ребят из своей компании. Но мы не видели, чем они там занимались. Никаких репетиций «Аквариума» у нас в квартире не происходило, все это было у них на факультете. У нас дома никакие «квартирники» никогда не проводились. Уже позднее, из книг об истории «Аквариума», я начала узнавать, как он проводил свои студенческие годы. А тогда смысла расспрашивать не было — все равно бы не сказал.
Вскоре начались неприятности. Поехал на юг, там играл с какой-то сборной группой. У него отобрали пластинки, позвонили в университет, чуть ли не поставили вопрос о его исключении. Я не знала ни о выступлениях Бори, ни о том, что у них были проблемы с милицией, которая преследовала рок-команды.
То, как Боря выглядел, мне всегда нравилось. Длинные волосы, одежда в хипповом стиле.
Отец не понимал увлечений Бореньки. Ему не нравилось творчество «Битлз», он говорил: «Я не знаю, что за удовольствие слушать весь этот грохот». Но отца мы и не видели — он постоянно был то на работе, то в командировках. Зато бабе Кате, с которой Боря жил в одной комнате, нравились все его увлечения.
Единомышленников себе Боря искал везде, где это было возможно. Как-то он шел в метро с пластинкой в руках. Увидел какого-то парня, у которого тоже была пластинка. Они познакомились, и этот молодой человек пришел к ним в группу. Они сразу же находили общий язык.
Толя Гуницкий жил на соседней с нами лестнице. Он был студентом медицинского института, так как и родители у него тоже были врачами. Он приходил к нам гости, и я постоянно ему повторяла: «Толечка, учись прилежно, тебя ждут твои больные». Он мне отвечал: «Чтоб они все сдохли». Я спрашивала Борю: «Каким же врачом будет Гуницкий?» Боренька говорил, что его друг ненавидит медицину. Его мечтой было стать ударником в джазе. Тогда все мечтали о карьере музыканта. Джордж первым отказался учиться и взял «академку». Они вместе писали какие-то дурацкие пьесы. Я читала отрывки и не понимала, что в этом хорошего. «Маркиз: „Увы, графини дома нет"».
***
Мой муж Борис умер в 1975 году, оставив кучу патентов на изобретения, не успев защитить кандидатскую диссертацию. Нам постоянно не хватало денег. У меня была маленькая зарплата, я была лишь младшим научным сотрудником. Он был заведующим лаборатории, но без ученой степени, получал тоже мало. Постоянно изобретал приборы, которые использовали без отчислений за изобретение. Кто-то из знакомых совершенно случайно сообщил ему, что на свердловском заводе выпускают его прибор. Он связался с заводом, ему перечисли 30 000 рублей, по тем временам очень большие деньги, но это было только однажды.
Борису предложили пойти директором на завод, где производились приборы по его патентам. Я настояла на этом переходе, поскольку там лучше платили, но это была не его работа. В институте он занимался творчеством, там у него были веселые друзья. Один из них — Владимир Ходырев — затем стал мэром Ленинграда. На заводе приходилось лишь тратить нервы. Борис приезжал из райкома, набивал полный рот лекарств. В итоге — два года проработал директором и после двух инфарктов умер.
Когда Боря окончил университет, его распределили в какой-то закрытый военный институт, очень серьезный, но находящийся не в Ленинграде. Я не могла позволить, чтобы Боря уехал, он этого тоже не хотел. Поэтому директор НИИКСИ, в котором я работала, написал запрос на Борю, чтобы устроить его в нашу математическую лабораторию. Но необходимо было получить разрешение на эту работу из более высоко стоящих инстанций. Поэтому я снова пошла к Катькало, проректору ЛГУ по кадрам. Тот позвонил декану примата, на котором учился Боря, и решил вопрос в его пользу. Хотя декан пытался сначала возражать, говорил, что Боря плохой математик. «Именно такой там и нужен», — ответил Катькало. Спорить с ним декан не мог.
Так Боря пришел на работу к нам. Где-то в подвале дворца находился математический центр, где они сидели и что-то считали.
В конце семидесятых годов Боря уже начал давать концерты в студенческих клубах, актовых залах институтов. Я была на одном из таких выступлений в Петергофе. Увидела, как восторженно принимали студенты его группу, какие замечательные песни он пел. Некоторые люди плакали. Я пришла к нему после этого концерта и сказала: «Боренька, один такой концерт уже является оправданием всей жизни».
Я в 1970-1980-е годы тоже жила интересной, насыщенной жизнью. Мы постоянно ездили в командировки. Социальное планирование было очень важным для страны. Нас принимали руководители городов, для нас выделялись лучшие номера в гостиницах. Наша юридическая лаборатория обрабатывала судебную информацию и приводила по ней статистику. Ребята пришли работать сразу после института, все были моложе меня на 15 лет. Компания была веселая — в поезде хохот, в гостинице хохот.
Со времен пионерского лагеря ВТО у Бори была большая любовь. Но трагическая. Девушку звали Елена Попова, она теперь стала артисткой БДТ. Когда у них завязался роман, Лена еще училась в школе, а Боря был на третьем курсе. Боря проводил с ней очень много времени. Мать Лены звонила мне и спрашивала: «Вы не считаете, что нашим детям нужно пожениться? Они так любят друг друга». Я не видела в этом никакой необходимости. После этого мама Лены запретила им общаться. Боря очень от этого страдал.
Как Боря познакомился со своей первой супругой Натальей, я не знаю. Они репетировали, писали песни. Наташа всегда была рядом. Я слышала, как у нас дома он гонял ее: «Наталья, принеси то-то. Наталья, дай карандаш». И так далее.
В это время в Таллин начали приезжать иностранные группы. И все, кто имел хоть какую-то возможность, старались попасть на их выступления. Боря с друзьями был у нас дома и всем объявил, что они едут в Таллин и во столько-то собираются на вокзале. Наталья сказала: «И я с вами».
Родители Наташи решили, что ей пора выходить замуж. Они меня спрашивали, зачем я порчу Борю и разрешаю ему заниматься этой вредной музыкой. Считали, что быть математиком в НИИКСИ гораздо лучше. Я отвечала: «Я его знаю, поделать с ним ничего не могу». Родители Натальи тоже были научными сотрудниками. Они поддержали решение Бори и Наташи пожениться. Устроили им шикарную свадьбу в гостинице «Астория». Приехал Макаревич, пригнал из Москвы машину с аппаратурой, и они всю ночь играли для Бориных гостей. В то время в Прибалтике тоже проходило какое-то мероприятие, все интересовались, почему же на нем не было Макаревича. А им отвечали: «Он на свадьбе у Гребенщикова». Шел 1978 год. Сначала Боря с Наташей жили вместе с нами. Бабушка перешла жить на кухню, они жили в ее комнате. Потом Наташе что-то у нас не понравилось, и они переехали жить к ее родителям. Вскоре родилась Алиса. Но Наташе Борин образ жизни не мог прийтись по вкусу: его до ночи не было дома, он постоянно был занят на репетициях с группами, на каких-то концертах и сборищах. Семейная жизнь не сложилась.
