одними разного возраста проститутками, среди которых, наверно, много и состарившихся, за свой долгий век очень поднаторевших в своем ремесле. Для подтверждения своих мыслей я стал расспрашивать в соседних домах вылезающих на редкое русское солнышко пожилых людей, всегда охочих поговорить с прохожим. И вот что они мне поведали. Раньше на месте сталинской кирпичной пятиэтажки было кладбище самоубийц, куда свозили тела людей, вынутых из петли, или принявших яд, или перерезавших вены. Их раньше не хоронили на городских кладбищах, а тихо, без отпевания свозили сюда в небольшую рощицу и закапывали. Потом, в годы советской власти, убивали так много и так часто, что всякую покойницкую субординацию напрочь забыли, а в годы войны рощицу с редкими зарытыми могилками самоубийц вспомнили, построили вокруг нее дощатый забор, выкопали среди могил блиндаж с двумя накатами и поселили в нем Адель Розенкранц — уникальную чекистскую садистку, женщину-палача.
Адель была дочерью эльзасского коммивояжера, забредшего в Россию, и цыганки-гадалки из хора. Адель обладала уникальным даром знать все европейские языки и любить мужское тело, в том числе и мертвое. Она открыла отдельную новую главу женской некрофилии. Некоторые мужчины окоченевают в момент сексуального возбуждения, и Адель приспособилась совокупляться с ними после их насильственной смерти. В ЧК и НКВД оценили ее способности, и она стала и следователем и палачом одновременно. В город в годы войны свозили в тюремных теплушках множество иностранцев: и военнопленных, и просто случайных перемещенных лиц — и поляков, и чехов, и румын, и австрийцев, и французов, и итальянцев. Их отвозили в блиндаж к Адели, она допрашивала их, вступала с ними в половую связь, во время этой связи убивала их и сожительствовала с трупами. Около блиндажа был выкопан ров, куда она за три военных года сумела заквасить около пяти тысяч иностранных мужских трупов. Таков был итог ее сексуальных садистских игрищ. Потом Адель перевели на польскую территорию, а потом в Германию, где она развернулась на всю катушку и была в конце концов убита обычным красноармейцем, которому все, что он видел, так надоело, что он штыком вспорол Адели живот, вставил ей штык во влагалище и распорол живот до ребер. Это была здоровая реакция психически нормального человека на садистку-извращенку. В некрологе тогда писали об Адель Розенкранц: пламенная революционерка, верная ленинка и сталинка, гордость революции, заслуженная чекистка и так далее. Но сами чекисты, отдавая дань ее мерзостным талантам, все-таки питали к ней какую-то брезгливость. Тем не менее ее вспоротое, как курица, тело отвезли на Родину и закопали в ее же блиндаже. При похоронах была воинская команда и стреляли из карабинов, пугая ворон и галок. Потом блиндаж сровняли, и все шито-крыто. По генплану на месте рощицы спланировали кирпичную пятиэтажку, при закладке фундамента приехали люди в сапогах и велели немножко пододвинуть могилу. Часть скелетов перезахоронили под детской площадкой. И в России, и в Москве многие жилые дома и дачные поселки построены на местах братских могил. В той же Катыни, знаменитой теперь на весь мир, где раскопали рвы с польскими трупами, не трогают русских братских могил, так как на их месте уютный дачный поселок чекистов. Дом заселили, было много новоселий, играл баян, глупые, радостные, как детские ночные горшки, полные дерьма, славяне били чечетку, отчего тряслись дешевые люстрочки жильцов внизу, и все было бы хорошо, но мужики стали дохнуть, а в баб вселился блудный бес Адель Розенкранц. Женщины, живущие в этом доме, стали страдать чудовищной извращенной похотливостью и измождать своих налитых дешевой водкой мужчин чрезмерными извращенными ласками, отчего те стали ускоренно вымирать, не вынеся постоянного сексуального напряжения своих половин. Школьницы стали совращать мальчиков и учителей, студентки пожилых профессоров, но особенно страдал похотью женский персонал от пятидесяти до восьмидесяти лет. Многие тещи набрасывались на зятьев, как голодные лесные волчицы, а невестки мучали трясущихся от старости свекров. Когда все мужики, жившие в доме, наконец поисчезали, то стало потише. Но жилицы нашли выход, обклеив объявлениями весь город: «Пожилая одинокая женщина недорого сдаст комнату студенту или рабочему на длительный срок». Обычно этот срок был действительно очень длительным, так как большинство постояльцев переезжало на кладбище, не вынеся сексуального напора наследниц Адели Розенкранц.
Поняв, в чем дело, я быстренько съехал из этого дома и стал обходить стороной и поредевшую рощицу с красно-кирпичным кубом, детской площадкой, с подгнившей Бабой-Ягой и покосившимся теремком на месте массового захоронения. В последние годы советской власти голодноватые советские скульпторы придумали себе приработок: резать из дерева Черноморов, лесовиков, домовых, царевен-лягушек, домков-теремков и устанавливать их на детских площадках. Сейчас развалины этих жэковско-языческих капищ догнивают во дворах как ностальгические памятники «империи зла» — СССР. Одни липовые сгнившие царевны-лягушки остались от Нерушимого. Интересно, что все население микрорайона знает и о роще самоубийц, и о кровавой Адели, и о тысячах загубленных ею иностранцев, и все реагируют одинаково: «Мало их, сук, мочили. Жаль, что эта Адель их всех не перебила, а что она с ними делала — дело понятное. Баба была молодая, ядреная, ей мужиков тышшами давай — и все мало будет. А им все равно подыхать, так хоть свою мужскую силу перед смертью показывали». И даже хотели поставить Адели Розенкранц небольшой бюст или обелиск с профилем — как-никак активная деятельница революции. А насчет мора мужиков в доме они смотрят тоже по-своему: «Зря мужики энтим бабам поддаются, надо их, сук, об стенку размазывать, а не утешать их. Как со своим делом полезет, враз теменем об стенку — и порядок, и тишина будет». А мужики с тех краев имеют другое мнение: «Надо с какой-нибудь войны (теперь всюду воюют) тротил завезти, там его немерено, и дом этот распроклятый ночью рвануть, чтобы он со всеми тамошними стервами завалился». Правда, был один тихонький такой старичок, он в церковь ходит, так он сказал по-другому: «Сколько там душ христианских загублено, не счесть, и вообще грех жилые дома на могилах строить, проку там все равно не будет. Крест бы там памятный поставить, да куда там — они все Бога забыли. А Адель эта — чистая Сатана была, и вообще это место очень даже памятное».
1997 г.
ДРЕВНЕРУССКАЯ ИКОНОПИСЬ И НОВОЕ МОСКОВСКОЕ ИСКУССТВО
Древнерусская иконопись, открытая из-под почерневшей олифы в первых десятилетиях двадцатого века, сразу стала явлением колоссальным по своему значению. Совпадение открытия иконописи и появления русских авангардистов знаменательно и имеет внутреннюю, почти мистическую связь.
Действительно, огромные черные доски, веками коптившиеся
