мог заставить другого человека пройти через то, что прошёл он сам. Он попросит Бордье и Мальфезона разобраться с дантистом.
Зазвонил телефон — наверняка Буафёрас начинал терять терпение. Но это оказалась Изабель, и в её голосе звучали рыдания:
— Филипп, они убили дедушку и трёх его слуг, подожгли ферму и уничтожили виноградники! Я хочу немедленно ехать туда, но из-за комендантского часа… О, Филипп!
Она разрыдалась. И продолжила после недолгого молчания:
— Он так их любил! Приезжай ко мне как только сможешь. Я буду ждать в Бузарее.
Только на рассвете Эсклавье добрался до квартиры своей любовницы. Известие об убийстве старика Пелисье заставило его обезуметь от ярости, и то, чего он боялся больше всего, удалось сделать самому, без необходимости обращаться к своим унтер-офицерам.
К тому времени, когда ранним утром дантиста унесли на носилках, он во всём признался — ни одна из пятнадцати бомб не взорвалась.
Но когда Филипп попытался заняться с Изабель любовью, он обнаружил, что неспособен на это. Молодая женщина была слишком связана с его мыслями о тех ужасных часах, которые он провёл только что, и частичка этого ужаса по-прежнему оставалась в ней. И поскольку он больше никого не любил и не желал, ему вдруг открылся ад любви, в котором обречены находиться все, кто не может утолить своё желание.
Филипп погладил Изабель по волосам и лёг на другую кровать — он хотел умереть.
* * *
Всеобщая забастовка началась 28 января. В первой половине дня она была почти повсеместной. Следуя инструкциям «Радио-Тунис», жители арабских кварталов, запасясь продуктами на неделю, остались дома. Улицы были пусты, лавки закрыты.
Зуавы расхаживали по Касбе при полном параде и раздавали сладости детям, которых постепенно становилось всё больше, пока они не начали кишеть и копошиться вокруг солдат, точно мухи. Другие подразделения занимались тем, что отвозили этих детей в школу на грузовиках.
Большинство учителей-мусульман примкнуло к забастовке, как и несколько их коллег-французов из страха или солидарности. Их заменили солдаты, а бастующих учителей отправили собирать мусорные баки для проезжающих по улицам мусоровозов.
Задача 10-го парашютного полка заключалась в открытии лавок. Отряды прикрепили металлические жалюзи к задней части своих грузовиков и сорвали их целиком. Некоторые из этих лавок оказались разграблены, но никто из владельцев не пришёл и не протестовал, поскольку все разграбленные лавки принадлежали сборщикам пожертвований в пользу ФНО. Буафёрас тщательно составил свой список на основе документов, предоставленных Арсинадом.
Марендель больше не спал по ночам. Прошлая жизнь застряла у него в глотке — да так, что чуть не задушила. В тот вечер, когда в соседней комнате Айша и де Глатиньи, то обнимали, то отталкивали друг друга, то любили, то ненавидели, — он пытался представить себе те узы, что связывали их, и мотивы, побудившие девушку пойти в своей покорности ещё дальше, дальше чем хотел де Глатиньи. Именно она напросилась присутствовать на демонстрации подозреваемых. Сидя за школьной партой, с грубым дерюжным мешком на голове, в котором были проделаны две дырочки, она выбрала членов ФНО из числа мужчин, проведённых мимо для опознания.
Айшу пожирал огонь, огонь её любви, и она питала его всем, что составляло её прошлую жизнь, что имело хоть какое-то значение. Когда больше ничего не останется, она сама бросится в пламя.
Такое душевное состояние можно было объяснить её необузданной и страстной натурой, но ещё больше — духом бунтарства против социальной системы, в которой она жила. Даже в такой утончённой семье, как семья Каида Тлетлы, до сих пор сохранялись некоторые следы кочевого общества воинов, и женщина, даже если она носила парижское платье, воспринималась исключительно как источник удовольствия и трофей.
Впервые в жизни Айша ощутила, что мужчина, который был ей и любовником, и врагом, относился к ней как к равной. Она только что обнаружила, что у чувства собственного достоинства худощавое лицо де Глатиньи, его слегка поджатые губы и нередко печальные глаза.
Благодаря Айше Марендель понял, какая огромная сила заключена в этом духе бунтарства, который миллионы женщин копили веками. Там было достаточно взрывной силы, чтобы разнести на куски весь Магриб. Алжирский ФНО, как и тунисская «Неодустур» и марокканская «Истикляль», боялись его и не осмеливались трогать даже в борьбе за независимость.
«Как пробудить мусульманских женщин, как заставить почувствовать, что их эмансипация может исходить от нас? Конечно, не чтением феминистических лекций…» Тут капитану пришла в голову идея, которую большинство его товарищей сочли бы чрезвычайно странной, если не сказать неприятной. На следующее утро он приказал задержать в Касбе несколько женщин и молодых девушек — загрузил ими три грузовика и отвёз их в прачечную. Там он заставил их отстирывать пропотевшие майки, трусы и подштанники парашютистов. Этих женщин увозили, и никто из их мужчин даже пальцем не пошевелил для их защиты. Так они теряли свой престиж воинов, что внезапно сводило на нет наследственную покорность их жён и дочерей. Склоняясь все утро над своей стиркой, эти женщины чувствовали себя так, будто солдаты, чью одежду они отчищали, снова и снова насилуют их.
Когда они возвращались в Касбу, и никто не домогался их, когда эти сильные молодые люди помогали им выйти из грузовиков с вежливостью, которую тянуло преувеличивать (чаще всего их женихи или мужья были старыми, немощными и невоспитанными), некоторые из этих женщин думали о том, чтобы не закрывать больше лица, а другие — чтобы завести себе любовника-немусульманина.
* * *
Алжир стал городом парашютистов. Он привык жить под бесшумную, крадущуюся поступь патрулей в камуфляжной форме, которые с отсутствующим выражением лица и пальцем на спуске расхаживали взад-вперёд по узким переулкам и лестницам.
Парашютисты не смешивались с местными — они жили сами по себе, вне города и его обычаев, как пришельцы с другой планеты. Они не отвечали ни на какие вопросы, отказывались от вина и бутербродов, которые им предлагали люди. Они сорвали стачку, уничтожили сеть взрывных устройств, но даже самые осведомлённые журналисты не могли сказать, «что происходит».
Си Миллиаль был душой стачки. Как только он исчез, вся организация, которую он создал, рухнула. Парашютистам удалось проникнуть в ряды мятежников на разных уровнях. Одни из бывших членов ФНО пошли за ними из страха, потому что выдали своих товарищей и не могли найти этому никакого оправдания, кроме победы парашютистов; другие, — а их было больше — потому что они всегда переходили на сторону более сильных, тех, кто мог защитить их.
Что до 10-го парашютного полка, каждая его рота начала существовать автономно,
