С конца октября в Филадельфии начала выходить «Национальная газета», противопоставлявшая себя проправительственной «Газете Соединенных Штатов». Ее издавал поэт Филип Френо, которого Джефферсон устроил в Госдепартамент переводчиком. Правда, он не знал языков, зато был другом и бывшим однокурсником Мэдисона. Во время войны Френо написал панегирик Вашингтону, озаглавленный «Цинциннат», но, побывав в плену у британцев, возненавидел всё английское, а заодно и президента-«англофила». В первом же выпуске газеты он обвинил Гамильтона в подготовке монархистского заговора, а Джефферсона назвал «колоссом свободы».
Пятого декабря 1791 года Гамильтон представил Конгрессу «Доклад о мануфактурах». Они с Вашингтоном не забыли, каким существенным недостатком была зависимость Америки от иностранного промышленного производства во время войны. (Теперь президент носил одежду из американского сукна и отказывался пить портер или есть сыр, изготовленный вне Америки.) Аграрная страна должна стать индустриальной, чтобы действительно обеспечить свою независимость. Заводчики получат материальные стимулы; на импорт будет введена пошлина. У водопадов на реке Пассейк, в Нью-Джерси, Общество по учреждению полезных мануфактур построит город Патерсон, который послужит образцом американского промышленного производства.
Джефферсон тотчас заявил, что исполнительная власть зарвалась и действует без всяких ограничений, а Гамильтон подкупил членов Конгресса, «выстлавших свои гнезда государственными облигациями». В тот же день Мэдисон анонимно выступил в «Национальной газете» с нападками на Гамильтона, обвинив администрацию Вашингтона в закладывании основ монархии. «Заговор крепнет», — написал Гамильтон Адамсу.
Четыре дня спустя Марта устраивала очередной пятничный прием. В разгар вечера явился курьер со срочной депешей. Извинившись перед дамами, президент ненадолго удалился, чтобы прочесть донесение. Генерал-майор Артур Сент-Клер, возглавивший очередную карательную экспедицию против индейцев майами, потерпел сокрушительное поражение месяц назад: из отряда в 1400 милиционных солдат 900 были перебиты, а потери индейцев составили всего 150 человек. Уцелевшие американцы в панике бежали, бросив пушки и обоз. Индейцы сняли скальп с капитана Смита, разрезали на куски сердце генерала Батлера, набивали рты своих жертв землей, раз они так жадны до нее.
Вернувшись к гостям, президент ничем не выказал своих чувств и любезно беседовал с дамами до конца вечера. Только оставшись наедине с Лиром, он перестал сдерживаться: брызгал слюной, потрясал кулаками. Черт побери, ведь Сент-Клер — ветеран Франко-индейской войны! Неужто он всё забыл? Надо было прятаться за деревьями, не выходить на открытое место, пустить в ход пушки!
В начале января историю похода Сент-Клера представляли в героическом свете. Но в феврале полковник Уильям Дарк опубликовал памфлет без подписи против Вашингтона. Как можно было доверить поход на индейцев человеку, страдающему подагрой, перемещающемуся на носилках, обложившись со всех сторон подушками и лекарствами? К тому же под его началом были неопытные ополченцы-оборванцы, которых нельзя было отвадить от дезертирства даже виселицами.
Вашингтон всегда испытывал неловкость, сталкиваясь с «индейскими» делами: он прекрасно знал, что белые поселенцы, отнимающие земли у туземцев, — тоже не ангелы, а преследовать их за убийство индейцев так же, как индейцев за убийство белых, было невозможно. В Филадельфию пригласили Джозефа Бранта, предложили ему большую пенсию и резервацию для могавков в северной части штата Нью-Йорк. Тот отказался. «Ну и как хотите!» — рассердился Вашингтон.
Когда Нокс обратился к Конгрессу с просьбой увеличить армию, чтобы повести новое наступление на индейцев, в администрацию полетели стрелы критики. Обычно Вашингтон на них не реагировал, но тут велел Ноксу выступить с публичным заявлением. В нем приводились сведения о числе убитых белых поселенцев и о многочисленных мирных инициативах, отвергнутых индейцами. В начале февраля палата представителей дала добро на создание пяти новых полков по тысяче человек. Командовать ими Вашингтон назначил Энтони Уэйна, не жалевшего ни своих, ни чужих. Для поддержания дисциплины Уэйн брил, клеймил и порол солдат. Между тем 7-я поправка к Конституции, вошедшая в Билль о правах[33], запрещала назначать «жестокие и необычные наказания». Даже Нокс сделал Уэйну замечание. Зато под командованием «Бешеного Энтони» американская армия оправилась от поражений и перешла в наступление.
Двадцать первого февраля, накануне шестидесятилетия Вашингтона, жители Филадельфии устроили в его честь пышный праздник с балом-маскарадом; здания украсили огромными транспарантами со словами «Да здравствует президент!» — почему-то на французском языке. Начинался последний год его правления, но народ не хотел с ним расставаться. Напротив, Марта, в последние годы испереживавшаяся за здоровье мужа, искренне надеялась, что он уйдет с поста и они наконец-то смогут пожить для себя.
А Вашингтону кто-то слал анонимные письма, обличавшие президентские амбиции Джефферсона и предательство Мэдисона: оба-де преданно смотрят ему в глаза, а за спиной обличают его политику и идею о создании регулярной армии, побуждая Френо к сочинению пасквилей. А цель у них одна: опорочить Вашингтона и уничтожить Гамильтона.
Чтобы развеять подозрения, Вашингтон пригласил к себе Джефферсона. Тот как раз выступил с инициативой передать почтовое ведомство под начало Госдепартамента, а не министерства финансов. По ходу разговора Джефферсон как бы мельком обронил, что если Вашингтон уйдет в отставку, то он последует его примеру. Джордж потом не спал всю ночь — думал над этими словами, а поутру, не выдержав, завел разговор начистоту прямо за завтраком. Он никогда не хотел становиться президентом, а теперь, вкусив всех «прелестей» этой должности, — и подавно. Да и зачем Америке такой глава — дряхлеющий, глохнущий, слепнущий, да еще с провалами в памяти? В общем, с ним всё ясно — пора уходить; но это не значит, что выдающиеся члены правительства тоже должны покинуть свои посты. Это было бы катастрофой для страны, он не может этого допустить!
Девятого марта лопнул еще один «мыльный пузырь»: акции банков, которыми раньше яростно спекулировали, резко упали в цене, и друг Гамильтона Уильям Дьюр, один из директоров Общества по учреждению полезных мануфактур, прекратил выплаты кредиторам. На следующий же день две дюжины финансистов обанкротились; Дьюра посадили в долговую тюрьму, чтобы разъяренная толпа не разорвала его на части. Джефферсон торжествовал: так им и надо, проклятым спекулянтам. Гамильтон вновь выправил ситуацию на рынке, выкупив государственные ценные бумаги, но «Национальная газета» щедро поливала его грязью. Вашингтону нужно было делать выбор — с кем он?
