Так проходит неделя за неделей, а у врачей так и нет точного ответа для нас – зачем всё это? Что они делают с нами? Кто, наконец, нам скажет, что происходит? Какой план лечения? Сколько еще это может длиться? Али, помоги!
«Мы считали, что твоя жена умрет, – оставшись со мной наедине, говорит доктор Султан. – Мы не ожидали, что она выживет, и давали ей не больше нескольких дней. Это чудо, что она выкарабкалась. Сейчас состояние относительно стабильно. Мы продолжим интенсивную терапию, с тем чтобы после приняться уже за лечение рака».
Умрет? Значит, смерть – это не пустые опасения? Значит, она может быть вот так близко? Всего несколько дней назад подошла вплотную, чтобы по неведомой причине отступить? А что теперь? Миновало? Наверное, именно тогда ко мне пришло первое осознание, что непрошеная болезнь грубыми ножницами перерезала долгую шелковую ленту жизни Жанны и всё, что теперь остается, – бороться за оставшийся лоскуток, распустить его и связать в одну, насколько это возможно, длинную нить, пусть не такую широкую и прочную, как прошлая полноценная жизнь, но все-таки жизнь.
Все эти дни мы практически не расставались. Ни до, ни после мы не проводили столько времени вместе, а ее рука не была так надежно спрятана в моей… Это горькое счастье, увы.
Однако мне требуется перезагрузка. Последние недели совершенно измотали меня. Я напряжен настолько, что меня рвет без причины. Обычно Жанна засыпала еще до заката солнца. И тогда у меня были час или два, чтобы поехать на квартиру, принять душ и наконец обнять сына. Единственное, что меня успокаивало, – океан. Я прижимал Платона к груди и шел вдоль воды. Кажется, мы с сыном прошли так десятки километров, молчаливо беседуя и улыбаясь друг другу. На всё про всё у нас было не так много времени. Вскоре Платон отправлялся на руки к бабушке, а я возвращался в больницу с домашними бульоном и котлетами. Снова и снова проделывал этот путь через больничный пустырь в вестибюль, к лифту, потом на этаж в отделение, всякий раз со страхом приближаясь к двери: как она там? Она жива? Ей не больно?
И еще, наверное, один вопрос, который тогда я сам себе не задавал, и Жанна не спрашивала, да и никто не интересовался: почему именно я? Из всего окружения Жанны врачи – так повелось с самого начала – общались только со мной: я единственный говорил по-английски, единственный, кто всегда был рядом, и единственный, кто принимал решения. В истории болезни было написано: в непредвиденном случае звонить Дмитрию. Всё это само собой оказалось моим делом. Другого и быть не могло: я – ее муж, ее мужчина, отец ее ребенка. Не то чтобы за место у больничной койки, на посту у капельницы или в очереди на прием к врачам между родными Жанны шла битва. Признаться, желающих не было. И иногда складывалось ощущение, что никто из них просто не понимает серьезности положения. Я не спорил и ничему не удивлялся – было не до этого.
Отец Жанны приехал спустя месяц, когда мы уже улетали из США в Германию. Мне очень ясно запомнился эпизод прощания. Мы с Жанной в автомобиле скорой помощи. Вот-вот захлопнут двери и нас увезут к медицинскому борту. Наш крохотный сын остается на руках бабушки. Они прилетят гражданским рейсом. Все стараются держаться. Один лишь отец, обливаясь слезами, повторяет: «Дима, Дима, вылечи ее». Но сам никуда не летит. Почему? Не летит.
Если бы это было в моих силах – прогнать смерть насовсем… Пусть схватка была бы тяжелой и шансы не равны. Но я не волшебник. И всё, что нам оставалось, – бороться, не переставать любить друг друга и улыбаться, какими бы тяжелыми ни выдавались дни.
В конце лета 2013 года я вновь вынужден улететь в Москву. Хорошо помню, какие перемены произошли к моему прошлому возвращению, поэтому сейчас лететь особенно страшно. С фотографической точностью я запомнил тогда все детали нашего госпиталя: 20-й этаж, где нет возможности даже открыть окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха, запах мочи и ощущение болезни в коридоре. Страх смерти. Кондиционеры дуют замороженным мертвым дыханием, и от этого делается еще хуже, еще страшнее.
Отделение, где лежит Жанна, – не только для пациентов с опухолью головного мозга. Это, что называется, вообще «про голову». В соседней палате лежал несчастный парень, получивший страшную травму головы на стройке. Кажется, это лишило его рассудка. Всё, что он мог, – кричать от боли, кричать каждый день так, что слышал весь этаж, кричать до тех пор, пока медперсонал не успокоит его обезболивающим.
С нами на этаже молодые и пожилые, люди разных национальностей и происхождения – болезни не щадят никого. Мы все были соседями по несчастью. Иногда, проходя мимо знакомых палат, я замечал, что там уже никого нет. Только медсестры застилали новые простыни. И оставалось только верить, что этот человек выздоровел или хотя бы больше не мучается.
Состояние Жанны относительно стабилизировалось. Исхудавшая до неузнаваемости, она все же не потеряла присутствия духа. Шутит, смеется и даже просит принести обед из ее любимого ресторана. Почему-то она уверена, что он располагается на первом этаже больницы и поэтому доставить в палату осьминога с пюре и греческий салат – проще простого. Более того, теперь ей даже хватает сил на скромную прогулку в кресле во дворе госпиталя. Кажется, ее состояние под контролем, кризис миновал.
Стук в дверь палаты. Странно, ведь мы никого не ждем. Открываю. На пороге, с сосредоточенным лицом, выражающим смирение и печаль, стоит человек в сутане.
– Добрый день, сын мой.
– Здравствуйте. Хотите войти?
– Благодарю.
Преподобный отец усаживается на край кровати Жанны, расправляет одежды, кладет на колени Библию и без предисловий старательно заводит что-то о Боге, спокойствии и раскаянии. Мы переглядываемся, ничего не понимая. Еще несколько секунд – и начинаем квакать, сдерживая смех. Однако священник настойчив:
– Готова ли ты исповедаться?
– Готова, конечно. А что, какая-то срочность? Я не спешу.
Запнувшись, святой отец заглядывает в шпаргалку.
– Госпожа Смит?
– К счастью, нет.
В спешке собравшись, не сказав ни слова, преподобный выскочил из палаты, а мы прыснули от смеха и чуть не надорвали животы. Будто сама смерть ошиблась дверью и теперь нам ничего не грозит. Пожалуй, это был самый забавный из наших американских больничных вечеров.
Жанне настолько лучше, что врачи позволяют принести в госпиталь на свидание с мамой нашего сына. Я бережно кладу его на больничную кровать Жанны. Он удивленно и немного растерянно рассматривает палату, причудливые провода и датчики, но совершенно спокоен. Нет никаких сомнений, он понимает, чует – рядом мама, а значит, повода для беспокойства нет. Наконец, справившись с первой волной этого чудовищного потрясения, мы снова можем быть все вместе. Жанна нежно прижимает младенца к себе, улыбается, целует и вскоре засыпает.
