Но был один человек, для которого имена Александра Павловича, Нарышкиной и императрицы Елизаветы Алексеевны слились в единый клубок и были глубоко близки. Этот человек – Александр Сергеевич Пушкин. Доподлинно известно, что юный лицеист был влюблен в императрицу. Некоторые пушкинисты не без основания считают, что она стала его Беатриче, его музой на всю жизнь. Ей он посвятил откровенные строки:
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Касталийский ток шумел,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененную душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Естественно, юный Пушкин воспринимал практически открытое сожительство Александра I с Нарышкиной как оскорбление обожаемой им Елизаветы Алексеевны, как надругательство над своим юношеским идеалом. Он возненавидел «плешивого» тезку, а потом на долгие годы сохранил глубокую неприязнь к человеку, доставившему душевную боль и моральное унижение его юношеской мечте. Вот почему возникла тень Нарышкина, когда Пушкин пошел на свой последний бой со средой, которая мечтала всосать его в дерьмо своей повседневности, сделать своим, подвести «к общему знаменателю».
Чувственная, рефлексирующая душа поэта неминуемо входит в конфликт с холодным расчетом мистификатора. И на этом гребне противоречий надо искать «проколы» анонима и истинное авторство. Я уверен, что содержательная, смысловая структура текста диплома с головой выдает его автора. Первое: прямое включение императора в «рогоносную интригу». Второе: использование для обличения императора «историографии», т. е. аналогии из интимной жизни его старшего брата. Третье: для подчеркивания аморальности поведения императорской семьи (императрица, конечно, была в курсе «интима своего супруга» на стороне) введение в контекст диплома известного своей извращенностью И. Борха[4]. Все это в совокупности мог создать только Пушкин.
Теперь от психологического анализа текста диплома перейдем к более «техническим деталям».
Пушкиноведов тревожили и тревожат поныне два момента. Во-первых, странное поведение автора диплома, разославшего его только друзьям Пушкина («карамзинский кружок»). Во-вторых, удивительная осведомленность анонима в точности адресов получателей диплома (напомним, что почта начала работать в Петербурге буквально за несколько недель до появления диплома, а с нумерацией домов и улиц было хуже, чем в нынешней Венеции). Что касается первого вопроса, то, действительно, все выглядит загадочным, если твердо стоять на позиции, что автором диплома был кто угодно, только не Пушкин.
Действительно, представим себе ситуацию и попробуем вжиться в образ пасквилянта. Он желает высмеять Пушкина в глазах света, выставить на глумление. Кому должна быть направлена основная часть пасквилей? Безусловно, недоброжелателям Пушкина, людям того круга, которые с удовольствием посмакуют текст диплома, вволю посудачат и поехидничают по поводу «было – не было». Но «странный аноним» рассылает пасквиль только друзьям поэта, и очень ограниченным «тиражом» – семь-восемь экземпляров. В результате несколько экземпляров возвращаются Пушкину даже нераспечатанными. Еще два-три – после прочтения. Только два – достоверно известно – остались на руках у адресатов: Россет потащил свой экземпляр Гагарину и Долгорукову, чем впоследствии навлек на них неподтвержденные подозрения в авторстве анонимки; и Вяземский, приложивший свой экземпляр пасквиля к письму великому князю Михаилу Павловичу уже после смерти Пушкина. В итоге «аноним» достиг главной своей цели: он объяснил друзьям Пушкина, что последний оскорблен отнюдь не ухаживаниями Дантеса за его женой (в тексте явно прочитывалось имя царя). Опираясь на глубокую порядочность друзей, «аноним» позаботился о минимальном распространении в обществе информации о содержании пасквиля. Поэт оскорблен анонимным письмом, но в чем суть оскорбления – это в тумане и домыслах. Как замечательно сыграл «аноним» на руку Пушкину, если иметь в виду, что Александр Сергеевич замахнулся на схватку с самим императором и его камарильей! Да и адреса всех получателей диплома «аноним» знал вплоть до каждого этажа и поворота. Доподлинно известно, что анонимные письма были запечатаны в особые конверты, на которых «лакейским почерком» значилось: для передачи Александру Пушкину. Их получили: Пушкин, Вяземский, Карамзин, Виельгорский, Соллогуб, братья Россет, Хитрово. Помимо того что «аноним» досконально знал неформальные адреса всех перечисленных лиц[5], он еще почему-то желал, чтобы эти дипломы были переправлены непосредственно Пушкину (до прочтения или после прочтения, неважно). Казалось бы, клеветник должен действовать с точностью до наоборот: каждому прочитавшему пасквиль следовало бы, по логике интриги, предложить ознакомить возможно больший круг лиц. По схеме листовок: «Прочти и передай товарищу».
Все становится на свои места, если понять, что Пушкин использовал диплом, чтобы информировать только близких друзей о своем «вступлении на тропу войны» не с кем-нибудь, а с самим самодержцем, но при этом предусмотрел крайне ограниченное распространение текста среди доверенных лиц. Конечно, он понимал, что утечка информации обязательно произойдет. Но чем туманнее и загадочней будут распространяемые слухи, тем выгоднее его позиция, тем больше вариантов для дальнейших действий она предоставляет.
Пушкин понимает, что любая мистификация может претендовать на долгую жизнь, если сразу, ни на день не откладывая, пустить современников по ложному следу. Поэтому он с самого начала темнит по поводу собственных подозрений об авторе диплома. Вспомним свидетельства Соллогуба. В день получения диплома Пушкин говорит ему, что в авторстве подозревает некую женщину, и даже называет ее имя. А спустя несколько дней во время совместной прогулки Соллогуб спрашивает Пушкина, «не дознался ли он, кто сочинил подметные письма», и получает ответ, «что не знает, но подозревает одного человека». Уже не упоминает о женщине, уже нет категоричности.
Но самым главным документом, доказывающим, какую тонкую игру (буквально на лезвии бритвы) вел Пушкин, мистифицируя одновременно власть, свет и друзей, может служить письмо Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г. Оно не было послано, но документально подтверждает линию, которую озвучивал Пушкин в тот период. Именно этой конструкцией он дорожил, хотел довести ее до сведения «правительства и общества». Текст этого письма был при нем во время дуэли! Так вчитаемся же, наконец, в пушкинский текст.
