Да, акцент проявлялся. Стоило занервничать, взяться за какое-то сложное дело, как рвались из него англицизмы, интонация становилась чисто той, что в школе в Ньюкасле. Он, рассказывает дочь, и на пенсии мог иногда выдать в минуты глубокого расстройства нечто британское, но всегда интеллигентное, «шекспировское». В армии это из красноармейца Фишера старательно выбивали. Но так и не выбили.
И все равно время службы, по признанию самого Фишера, было полезным. Он ощутил определенную самостоятельность. Приобрел, как выяснилось скоро — лишь на время, друзей.
После демобилизации в ноябре 1926-го Вилли хотел было отдохнуть. Родителям это совсем не понравилось. В эти годы пора знать, чего хочешь. Тянуло к радиотехнике, и Вилли собирался принять предложение поработать в научно-исследовательском институте радио.
Но вечеринка, устроенная одним из армейских приятелей, перевернула жизнь. И личную, и, что абсолютно неожиданно, сугубо профессиональную. Он познакомился с молоденькой студенткой консерватории Еленой Степановной Лебедевой.
Радист из Вилли Фишера получился идеальный
Будущая арфистка была скромна, застенчива, но не очень прилежна в занятиях. Она и на свидания опаздывала. И Вилли всерьез взялся за ее образование. Приходил к ней домой, засекал по часам время музицирования. Если ему казалось, что гаммы звучат не так, как надо, вежливо, однако требовательно предлагал сыграть выученное еще и еще раз. Иногда сам брался за мандолину или гитару. Играл на мандолине неплохо, с чувством. Гитару осваивал, но так до конца и не освоил. Лене, или Эле, как он, да и все, называл предмет своего обожания, нравилось, когда играл сам Вилли, однако педантичность, с которой обрусевший немец-англичанин-русский заставлял повторять опостылевшие упражнения, приводила в ужас.
Однажды он взялся починить ее сломавшуюся арфу. Разобрал все и до конца, да так, что Эля уж не чаяла, что инструмент будет хоть как-то собран. Но Вилли нашел дефект, устранил неисправность, и арфа снова зазвучала.
Где-то перед войной, когда Фишера отлучили от органов, к нему приезжали консультироваться профессиональные настройщики: никак не могли починить дорогую закапризничавшую арфу. Даже Эля отнеслась к тому визиту со скептицизмом. А зря! Золотые руки и светлая голова сделали свое очередное доброе дело.
Сколько же ему удавалось и в большом, и в малом! Только вот нужной работы не находил. Была идея даже поехать куда-то на заработки. К примеру — радистом на далекую зимовку. Но оставлять невесту одну не решался.
Вилли продолжал регулярно являться в дом юной арфистки, третировать ее своим засеканием времени и «мало, Эля, сыграйте еще». И, как ни странно, такое ухаживание привело к свадьбе. 7 апреля 1927 года отношения были оформлены официально.
Родители, находившиеся в то время в отъезде, к избраннице сына отнеслись благосклонно. Даже суровая свекровь, славившаяся трудным характером. На всякий случай она пригрозила Вилли: если с молодой женой случится что-то не так, пеняй на себя, я всегда на ее стороне. Но тут же последовало и еще одно выяснение отношений, нечто вроде ультиматума. Мол, тебя, безработного, мы, так и быть, на своей шее продержим. А жену — нет. Пора браться за дело.
И на это у Вилли было что ответить строгим папе с мамой. Через несколько недель после женитьбы произошло в его жизни еще одно событие. Может, и более знаковое? Со 2 мая 1927 года Вильям Генрихович Фишер был зачислен в органы ОГПУ.
Сам он впоследствии повторял: привлекли романтика разведки и уговоры друзей, уверенных, что знание языков нужно использовать на службе родины. Наверняка это тоже сыграло роль в окончательном выборе.
Но в чекисты его определил не отец, несколько лет проработавший в Коминтерне, откуда внешняя разведка уже черпала проверенные кадры. И не командиры из радиороты, где отслужил красноармеец Фишер. На работу в ОГПУ, в отдел переводов, его по-семейному рекомендовала Серафима Степановна Лебедева, старшая сестра жены, Эли. Серафима там уже трудилась — переводчицей.
Ясно, что безработного Фишера с его необычной даже для той поры биографией проверяли. Но тут за Вилли сыграли и происхождение отца-большевика, и его комсомольский фанатизм, и освоенное радиодело, и, конечно, знание языков, особенно английского.
Сам Вильям Генрихович или его начальники, кто знает, дают этому выбору профессии трактовку несколько иную. «После демобилизации, зимой 1926-го, мне предстояло устраиваться на работу. Было два предложения — научно-исследовательский институт и отдел ИНО ОГПУ. Меня привлекала и радиотехника, и романтика разведки. Товарищи доказывали, что мое знание иностранных языков необходимо использовать на службе Родине. Наконец, выбор был сделан, и со 2-го мая 1927 года я стал чекистом».
Но все же сына старого большевика здорово помурыжили. Армейская характеристика местами была совсем нелестная: «Требует внимательного руководства. Легко поддается влиянию окружающих товарищей». Но уж очень был объект подходящим для предназначавшейся работы. За ним следили пристально и вот что выследили: «Служа в Красной Армии, Фишер общался и переписывался со своими друзьями из Англии и Германии. К нему в батальон во Владимир даже приезжал член Исполкома КИМ[2]». Но, несмотря на все эти «грехи», в отдел ИНО взяли.
Этому предшествовала личная беседа — или собеседование? — с начальником ИНО Мейером (Михаилом) Трилиссером. Грозным чекистом, наводившим собственной решительностью страх и на врагов советской власти, и, отчасти, на своих подчиненных. Зачислили помощником уполномоченного Восьмого отделения. В переводе на русский, юный Фишер с первых дней попал в научно-техническую разведку. И, внимание, его прямым начальником был Александр Орлов — будущий резидент, у которого лейтенант Фишер служил в нелегальных командировках в Норвегии и Англии.
Считается, будто он начинал чистым переводчиком. Да, он корпел и над переводами, обрабатывал информацию, получаемую из-за границы, составлял аннотации к представлявшим интерес для ИНО научным статьям в зарубежных специализированных журналах. Но участвовал и почти сразу после зачисления в сугубо оперативных мероприятиях. Когда арестовали всех участников годами длившейся операции «Трест», белогвардейцы были ошеломлены. Их столько лет водили за нос! И два диверсанта, посланные из Парижа генералом Кутеповым, решились на отчаянный теракт: хотели взорвать здание ВЧК на Лубянской площади. Ночью пробрались в общежитие и даже зажгли уже шнур, подсоединенный к запрятанной бомбе. Планы спутал вышедший в туалет чекист, заметивший неладное. Потом бросили бомбу в бюро пропусков на Лубянке: комендатура была разрушена, стекла вылетели из витрин.
