Медсестры попросили всех посетителей уйти и сделали то, что положено. Когда я вернулась, кровать была перестелена и персонал вернулся к исполнению обычных обязанностей. Меня поразило то, насколько все невозмутимы — ведь только что умер человек. Но, наверное, так и должно быть, иначе бы они не смогли выполнять свою работу. Медики — удивительные люди.
Я снова заступила на свой пост рядом с Ричардом. Первые сорок восемь часов были решающими. После этого уже можно было сказать, насколько поврежден мозг. Состояние Ричарда немного улучшилось. Он даже мог пошевелить пальцем правой руки. Это было настоящим прорывом! Я была на седьмом небе от счастья. А около четырех часов дня он сник. Ему было просто неинтересно. Я взглянула на медсестру:
— Это плохой признак?
— Не очень хороший, — призналась она. Она пыталась вызвать у него реакцию на боль, но безрезультатно. И я впервые всерьез испугалась, что потеряю его.
— Можно я на него покричу? Как кричу, когда он напивается?
— Делайте что хотите, дорогая.
Я оглянулась на трех других пациентов:
— А если я их разбужу?
— Ничего страшного. Действуйте!
По ее тону я поняла, что она обеспокоена не меньше моего.
Она вложила указательные пальцы ему в ладони, но реакции не последовало.
Я набрала полные легкие воздуха, наклонилась к Ричарду и завопила:
— Ричард, а ну сожми пальцы! Сожми, кому говорю!
У меня по щекам струились слезы. Мы с медсестрой склонились над ним, смотрели на его руки, и, когда я перестала орать, он слегка пошевелил средними пальцами. Какая это была радость! Я редко на него кричала — только когда он напивался и укладывался спать на диване. Иначе его было в спальню не загнать. Он потом признавался, что чувствовал ужасную усталость, что был такой простой и легкий путь — уплыть далеко-далеко… И потом его словно впихнули обратно. Его разум вдруг осознал, что он в беде.
Я уверена, мы не случайно говорим про больного «выкарабкался». Ричард именно это и сделал. Он говорил о невероятных усилиях, которые потребовались, чтобы «выкарабкаться». Если бы он оставался без движения, он бы умер или навсегда остался калекой. Я так благодарна ему за то, что он сделал над собой усилие.
После нескольких сеансов он утомился. Мне нужно было сделать несколько звонков.
Я вышла из палаты, вызвала лифт. Двери лифта открылись, и навстречу мне вышел Энди Уилман с серым лицом.
Я улыбнулась ему и сказала:
— Он пошевелил обеими руками.
— Боже мой! — Энди обнял меня и расплакался.
Он спустился со мной вниз. Для Энди дело было не только в ответственности — он любил Ричарда.
— Что я делаю! — воскликнул он. — Это же я тебя должен поддерживать, а получается наоборот.
— Да какая разница? Главное — произошло чудо.
Я позвонила домой. Трубку сняла мать Ричарда. Я сообщила ей радостную новость. Мы поговорили о девочках и решили, что при них не надо включать ни радио, ни телевизор. Неизвестно еще, что сообщат там о состоянии Ричарда. В школу и детский сад мы тоже решили их не водить. Мало ли кто начнет расспрашивать их о папином здоровье.
Я поговорила и с Иззи, и с Уиллоу. Бодрым голосом сказала, что папе еще нужна моя помощь, но скоро я вернусь домой. Иззи понимала, что я что-то от нее скрываю, но решила меня не расстраивать. Мама Ричарда рассказала, что дом осадили журналисты. Мы впервые привлекли столь пристальное внимание прессы. Увы, разбираться со всем этим пришлось родителям Ричарда. Журналисты просто делали свою работу. Но для родителей, чей сын лежит в больнице, это было только лишней проблемой.
Я позвонила и своей маме, сказала, что Ричарду стало получше. Она настаивала, чтобы я как следует выспалась. Умоляла меня найти какое-нибудь кресло и поставить его рядом с кроватью Ричарда. Мама понимала, что должна поддерживать меня. Мне мама была нужна так же, как я моим дочкам.
Когда я вернулась в палату, меня ждала женщина из администрации больницы. Она понимала, что сотрудникам «Топ Гир» трудно будет укрыться от любопытных глаз, и предложила нам расположиться в зале заседаний в старом здании. Ей не терпелось его показать, поэтому мне пришлось отправиться туда с ней.
Всю дорогу она болтала без умолку, а я тщетно пыталась запомнить маршрут. Мы так долго шли по разным коридорам, что я запуталась окончательно. До Ричарда было нестерпимо далеко, и меня это бесило.
Наконец мы пришли. В комнате было необычно тихо, люди сидели вокруг журнального столика, заставленного бумажными стаканчиками из-под кофе. Там были Энди, Джереми, Джеймс и еще несколько человек из команды «Топ Гир». Я села и как могла оптимистично рассказала о состоянии Ричарда. Все мечтали его увидеть, особенно Джеймс и Джереми. Они не просто коллеги, они настоящие друзья. Повсюду валялись газеты с сообщениями об аварии Ричарда на первых полосах. Мне не хотелось смотреть на машину, но пришлось.
Долго я сидеть не стала — душа была не на месте. Я взяла себя в руки и ответила на все вопросы. И тут же отправилась назад. Я шла следом за толпой каких-то людей и скоро оказалась в знакомом переходе.
Когда я вернулась в палату, меня вдруг затрясло. У меня закружилась голова, и я чуть не упала. Медсестры предупреждали, что будет момент сбоя. Он и случился. Я села, рядом со мной возникла кружка с горячим сладким чаем. Мне было безумно стыдно. Я сидела в палате интенсивной терапии, среди людей в критическом состоянии, а сестры ухаживали за идиоткой, забывшей вовремя поесть. Наверное, это и есть инстинкт медика.
В восемь утра дежурство ночной медсестры закончилось. Ее сменил Джим. Поначалу у нас с ним отношения не заладились — он отругал меня за то, что я поставила на место датчик, упавший с пальца Ричарда. Джим был довольно пожилым мужчиной в очках, строгий и прямой, и я поняла, что глупостей он не потерпит. И когда он стал тестировать Ричарда, мне это показалось кошмаром.
Прошло всего несколько секунд, и Ричард заметался по кровати. Прибежали еще два медбрата. Ричард схватил трубку аппарата искусственного дыхания и попытался выдернуть ее. Его инстинкты проснулись. Из него торчала трубка, которая ему мешала. Удержать его не было никакой возможности.
— Оставьте его в покое! — крикнул Джим коллегам. — Если вы будете ему мешать, он только больше себе навредит.
Они отпустили Ричарда, и тот закашлялся — словно хотел отрыгнуть. И так, отрыгивая, он понемногу вытягивал трубку изо рта. Я словно смотрела, как мой муж совершает самоубийство. Благодаря этой трубке его легкие функционировали, а он пытался от нее избавиться. Наконец трубка вышла — она была длиной с фут. Ричард закашлялся, застонал и потерял сознание.
