50
«<…> камергерам, камер-юнкерам, <…> камер-лакеям, садовникам, всем было дано по мушкету на плечо; его императорское высочество делал им каждый день учения, назначал караулы; коридор дома служил им кордегардией, и они проводили там день» (Екатерина. С. 293).
«<…> он составил себе свору собак и начал сам их дрессировать <…> поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла альков моей спальной от огромной прихожей, находившейся сзади наших покоев. Так как альков был только из досок, то запах псарни проникал к нам, и мы должны были оба спать в этой вони. Когда я жаловалась на это, он мне говорил, что нет возможности сделать иначе, так как псарня была большим секретом» (Екатерина. С. 298–299).
«Как я ни была полна решимости быть в отношении к нему услужливой и терпеливой, признаюсь откровенно, что очень часто мне было невыносимо скучно <…>. Когда он уходил, самая скучная книга казалась восхитительным развлечением» (Екатерина. С. 347).
Перевод: «Милостивая государыня. Прошу вас не беспокоится нынешнюю ночю спать со мной потому что уже поздно меня обманывать, кровадь стала слишком узка, после двух недельной разлуки сегодня полдень. – Ваш несчастный муж которого вы никогда не удостаеваете этого имени Петр» (Петр III. С. 259, 267; в переводе имитируется пунктуация и орфография французского текста).
«<…> он почти навсегда сохранил это доверие до странной степени и помимо своей воли; он сам его не замечал, не подозревал и не остерегался» (Екатерина. С. 398).
«Я очень хорошо видела, что великий князь совсем меня не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы» (Екатерина. С. 281); впрочем, судя по мемуарам самой Екатерины, первые годы ее семейной жизни были мало омрачены изменами великого князя; лишь дойдя до воспоминаний о 1750-х годах, она начинает с методической пунктуальностью упоминать имена избранниц Петра Федоровича: принцесса Курляндская (дочь Бирона), девица Шафирова, вдова Грот, дочь Г. Н. Теплова, певичка Леонора, Елисавета Воронцова (см.: Екатерина. С. 327, 354, 357, 398). Насчет своих фрейлин она была убеждена, что они «все либо наперсницы, либо любовницы великого князя» (Екатерина. С. 404).
«Великий князь имел <…> троих лакеев, по имени Чернышевых, все трое были сыновьями гренадеров лейб-компании императрицы <…> Не знаю, по какому поводу старший Чернышев сказал однажды великому князю, говоря обо мне: „Ведь она не моя невеста, а ваша“. Эти слова насмешили великого князя <…>, и с той минуты <…> Андрея Чернышева, говоря о нем со мною, он называл „ваш жених“. Андрей Чернышев, чтобы прекратить эти шутки, предложил его императорскому высочеству, после нашей свадьбы, называть меня „матушка“, а я стала называть его „сынок“ <…>. Однажды <…> мой камердинер Тимофей Евреинов отозвал меня и сказал, что он и все мои люди испуганы опасностью, к которой я, видимо для них, стремлюсь. Я его спросила, что бы это могло быть; он мне сказал: – Вы только и говорите про Андрея Чернышева и заняты им <…>, что вы называете добротой и привязанностью, <…> ваши люди называют любовью» (Екатерина. С. 287–288). Скоро «все трое Чернышевых были сделаны поручиками в полках, находившихся возле Оренбурга», а затем посажены под арест (см.: Екатерина. С. 294, 309).
Речь идет об Иоасафе Батурине, офицере Бутырского полка, которого в 1749 г., после допросов, посадили в Шлиссельбургскую крепость; там он содержался 20 лет, пока, уже при царствовании Екатерины, не стал разглашать о том, что Петр III жив – за это он был сослан в Камчатку, откуда бежал вместе с другими камчатскими ссыльными в 1771 г.
В 1754 г. любимая служительница императрицы Анна Домашева положила под ее подушку заговоренные коренья – как сама она объясняла на допросах: для продления милостей государыни (см.: Екатерина. С. 380).
«<…> в это время очень часто случалось, что когда ея императорскому величеству хотелось браниться, то она не бранила за то, за что могла бранить, но ухватывалась за предлог бранить за то, за что и в голову не приходило, что она может бранить» (Екатерина. С. 355).
«Когда мы однажды приехали в Петергоф на куртаг, императрица сказала Чоглоковой <статс-даме Екатерины>, что моя манера ездить верхом мешает мне иметь детей <…>. Чоглокова ей ответила, что для того, чтобы иметь детей, тут нет вины, что дети не могут явиться без причины и что хотя их императорские высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было» (Екатерина. С. 355).
Имеется в виду так называемая «чистосердечная исповедь» Екатерины II: «Марья Чоглокова, видя, что через девять лет обстоятельства остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обоим сторонам зделать предложение, чтобы выбрали по своей воле тех, коих она на мысли имела, с одной стороны выбрали вдову Грот <для Петра Федоровича>, а с другой Сер<гея> Сал<тыкова>» (Екатерина – Потемкину. С. 9).
В мемуарах Екатерины II эти слова Петра Федоровича относятся ко времени рождения их второго ребенка – дочери Анны: к 1758 году.
Пересказ описания иллюминации, составленного Ломоносовым, см.: Ломоносов. Т. 8. С. 568–570. Полное название ломоносовского текста: «Описание иллуминации, которая при высочайшем и всемилостивейшем присутствии Ея Императорского Величества к оказанию всеобщей радости о вожделеннейшем рождении Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Павла Петровича была представлена пред домом его сиятельства господина генерал-аншефа сенатора, Ея Императорского Величества действительного камергера, генерала адъютанта, лейб-компании подпоручика и разных орденов кавалера графа Петра Ивановича Шувалова в Санкт-Петербурге Октября 26 дня 1754 года».
Эта цитата, как и последующий план действий Екатерины на случай смерти императрицы Елизаветы в 1756 г., цитируется по ее письмам за август-сентябрь 1756 г. к английскому посланнику в Петербурге Ч. Уильямсу (см.: Чечулин. С. 94—102).
