Каждый отнесся к этому известию по-разному: мама — спокойно, Люся — радостно, Андрей — насмешливо («какая такая Мара?»), мы — с любопытством, папа — довольно недоброжелательно.
— Она какая-то сумасшедшая, твоя Мара, — сказал он в ответ на Ленино известие. — Ни в одной гимназии не ужилась, из последнего класса вышла. Что она теперь делает?
— В предпоследнем письме она писала, что выходит замуж, но теперь все расстроилось. Оказалось, что жених выдавал ей чужие стихи за свои.
— Она увлекается стихами?
— Она сама пишет! — гордо ответила Лена.
— А сколько ей лет?
— Семнадцать.
Папа снова принялся за газету. Лена, обиженная за подругу, обратилась к нам:
— Вы рады, что она приезжает?
— А она с маленькими разговаривает?
— Конечно. Она вас даже полюбит.
— Наверное?
— Если вы будете себя хорошо вести.
В ответ на эту давно знакомую фразу Женя только выразительно свистнул. «Хорошо будем себя вести» — значит, она нас не полюбит. Вот Лена всегда так: начнет хорошо, а кончит, как большая!
Мы пошли в детскую, обиженные и мстительные. Мару мы уже разлюбили.
— Но ведь папа сказал, что она сумасшедшая! — воскликнул Женя, занявшийся было увеличением дыры в занавеске (признак дурного настроения).
— Он шутил, — недоверчиво возразил я.
— Ни капельки не шутил — он даже не улыбнулся. Чего же тут особенного? Мало ли сумасшедших!
— Но разве сумасшедших надо слушаться?
— Что ты! Они сами должны всех слушаться, они хуже маленьких.
Откуда ты знаешь?
— Помнишь, когда мы чуть-чуть не зажарили соседскую курицу, мама сказала, что мы с ума сошли.
— Так что же?
— Значит, они хуже.
Нельзя сказать, чтобы Женино объяснение отличалось особенной ясностью, но основное было вне сомнений: мара — сумасшедшая.
— Нужно напомнить об этом Лене, — предложил я.
Мы побежали к ней в комнату.
— Что вам надо? — недовольно спросила она, закрывая какую-то тетрадку.
— Лена, а Мара нас будет слушаться?
— Слушаться — вас?
— Папа сказал, что она сумасшедшая, а сумасшедшие всех должны слушаться.
— Даже маленьких, — дополнил Женя.
— Идите и не приставайте с глупостями, — сухо сказала Лена. — Вы даже шуток не в состоянии понять!
Мы вышли.
— Ей стыдно, что у нее сумасшедшая подруга, — догадался Женя.
— Я на ее месте был бы очень рад, — произнес я задумчиво.
Мара-сумасшедшая нравилась нам больше Мары — «ведите себя хорошо».
II
С мамой минуты Лениного отъезда на вокзал мы беспрестанно подбегали к окнам.
Первый взрослый человек, который будет нас слушаться, — да еще сумасшедший! Нетрудно понять наше нетерпение.
Маринино сумасшествие приняло со вчерашнего утра сверхъестественные размеры. Она не только все время поет, кричит и танцует (это ведь можно встретить и у не-сумасшедших), но, когда говорит, брызжет пеной, когда трясет волосами — мечет искры; из ноздрей ее, как у дикой разъяренной лошади, клубами вылетает пар; руки с длинными когтями, глаза как у кошки, облитой одеколоном, ноги с копытами…
В последнем впрочем Женя усомнился. (Рассказывал я.)
Если она с копытами — она черт! — заявил он.
Какой ты смешной. Разве лошадь — черт?
Как же она будет ходить по паркету?
Научится, — в цирке лошади даже танцуют.
Она все вещи перебьет.
Нужно будет все прятать.
У нее все время пена на губах?
Конечно.
А вдруг она с нами полезет целоваться?
Потом вымоешься, а может быт, тоже сделаешься сумасшедшим.
Я не хочу.
Так не целуйся, — скажи, что у тебя насморк.
Очень она испугается! Я скажу: скарлатина, дифтерит…
Чума, — предложил я.
Да, да! — обрадовался Женя.
Время за этим разговором летело быстро. Прошло уже около часа с Лениного отъезда.
Взволнованные предстоящей встречей и собственными догадками, мы так и прилипли к стеклу. Напрасно звала нас Люся пить молоко, напрасно со двора доносились звуки шарманки, — мы не двигались с места.
И вот наконец, когда к Мариным когтям и копытам прибавился еще хвост, раздался звонок. Коротко и резко — так звонила только Лена.
Как же мы не видели санок?
Мы смотрели слева, а она приехала справа.
Пойдем отворять?
Еще вцепится, пусть лучше Дуня откроет.
Мы остановились у рояля.
Вот Дуня отодвигает засов; запела дверь. В передней Ленин голос:
Раздевайся скорей, ты, наверное, совсем замерзла.
Совсем не замерзла, мне всегда жарко!
Она! Сумасшедшим всегда жарко.
Мы беремся за руки. Я, как старший, делаю шаг вперед. Вытягиваем головы. Вот кусочек Лениной шубы, вот что-то темное на полу. Сумасшедшая приехала и начала беситься!
Голос Мары:
Такое маленькое, лиловенькое — я без него жить не могу!
Голос Лены:
Не беспокойся, сейчас найдем. С цепочкой?
Да, с серенькой, то есть с серебряной. Оно у меня с одиннадцати лет! Господи, Господи!
Ты только сейчас заметила, что его нет?
Да, на извозчике я его еще щупала.
Надо позвать мальчиков, — они всегда все находят.
Мы так и застыли. Сумасшедшая потеряла свою цепь, и мы теперь должны ее найти.
Кира! Женя! Идите скорей!
Глядим друг другу в глаза; я дергаю Женю за руку. Секунда молчания.
Сейчас!
Мы в передней. Лица Мары не видно, она ползает по полу спиной к нам. Лена в шубе стоит на корточках и шарит руками под вешалкой.
Мара сейчас уронила свое сердечко; поищите хорошенько. Сердечко?.. Бедная Лена!
Что же вы стоите?
Будь, что будет! Становимся на колени, стараясь не дотрагиваться ее синего платья. Шарим под вешалкой без всякой надежды найти, — разве можно потерять сердце?
— Мара, — говорит Лена, вставая, — может быть, оно у тебя где-нибудь спрятано?
Ты думаешь? нет, кажется… Я сейчас посмотрю.
Синяя юбка метнула меня по лицу. Сумасшедшая встала. Я тоже встаю. Большая девочка в синей матроске. Короткие светлые волосы, круглое лицо, зеленые глаза, прямо смотрящие в мои.
Кира или Женя?
Кира.
Она опускает руку за матросский воротник. Вынула сначала огромный складной нож, потом портсигар и маленькую кукольную голову. Опустила все обратно, роется еще. Вытащила кошелек, открыла.
Нашлось! Женя, не ищи! Лена, смотри, вот оно!
В высоко поднятой над головой руке лиловый камешек на цепочке.
Слава Богу! Я без него жить не могу!
Идем скорей чай пить, ты, наверное. Простудилась, — озабоченно говорит Лена, успевшая за это время снять шубу.
