Я ее очень хорошо знаю — не ее, а ее привычки. Она непременно будет обедать. При лампе она никого не стесняется.
За обедом — она обедала стоя — снова начался разговор о еде.
Мне так неприятно доставлять вам беспокойство, — говорила она, пуская дым кольцами, — я бы так хотела объяснить вам, что питание — совершенно второстепенная вещь.
Я и не утверждаю, что в нем весь смысл жизни, — улыбаясь, сказал папа.
Значит, в этом мы сходимся. Но я скажу больше: еда — явление совершенно отрицательное. После обеда люди всегда глупеют. Разве сытому человеку придет в голову что-нибудь необыкновенное? Разве в минуту подъема человек думает о еде? Чем умнее человек, тем меньше он ест…
Судя по тому, как мало вы кушаете, вы, должно быть…
Андрей! — сердито воскликнула Лена.
Мара пожала плечами.
Вы совершенно правы, — продолжала она спокойно, — и я могу привести вам много примеров.
Пожалуйста.
Но я этого не сделаю.
Почему?
Вспомните бисер и свиней!
Благодарю вас!
Мама нагнулась к Андрею и что-то пошептала ему на ухо. Он покраснел и налил себе воды. Все замолчали.
Мара, давно отставившая тарелку, стояла, высоко подняв голову, — теперь кудри лежали у нее по плечам — и рассматривала свой дым.
Так кончился обед.
IV
Мальчики вы спите?
Нет, не спим.
Я пришла поговорить с вами.
Пахнуло дымом. На пороге темная, тонкая фигура Мары.
Почему вы не спите?
Кира рассказывает мне сказку.
О чем?
О колодце и девочке, которая по ночам не спит.
Значит, обо мне?
Мара садится на мою постель.
Нет: вы не девочка, вы большая.
Я не большая! — тихо смеется она. — Я совсем маленькая — как ты. Как Женя.
Вам семнадцать лет!
Кто это тебе сказал?
Лена.
Лена не знает. Впрочем, я сама не знаю. Мне и семь, и семнадцать, и семьдесят.
Значит, вы совсем старая? — доносится с другой кровати испуганный голос Жени.
Иногда. Сейчас я совсем маленькая. Кира, расскажи же мне свою сказку, — говорит она, помолчав.
Вы будете смеяться.
Нет, я не буду смеяться.
Про что же мне рассказывать?
То же самое. Что Жене, — о колодце и девочке. Только, мальчики, говорите мне «ты». Или я вам буду говорить «вы».
Мы всем большим гостям говорим «вы».
Я — маленькая.
Я приподнимаюсь на локте и тихонько трогаю ее локоны.
Вы не рассердитесь, если я вам… тебе скажу одну вещь?
Конечно, нет. Говори!
Другие говорят, что ты сумасшедшая.
Мара молчит, потом берет мою руку, ту, что гладила ее по волосам.
— Значит, вы меня боитесь оба?
Нет, ты совсем не страшная. Мне думали, ты с когтями и копытами, а ты просто большая девочка.
Маленькая, — поправляет она.
Почему же у тебя такое длинное платье?
Платье — вздор. Впрочем, ты прав; — оно ужасно длинное. Я бы хотела быть мальчиком.
— Frдulein нам рассказывала, что когда вся земля затрясется, все мальчики будут девочки, а все девочки — мальчики, — задумчиво говорит Женя.
Ты наверное это знаешь?
Наверное.
Это будет чудно! Ну, что же, Кира, а сказка?
Раз был один колодец — глубокий, глубокий; в нем была серебряная вода. И была еще одна маленькая… нет, большая девочка с золотыми кудрями.
Ты говорил — с черными, — обиженно поправляет Женя.
А теперь она с золотыми. Эта девочка никогда по ночам не спала, — все бегала, всюду рылась. Она была очень непослушная девочка. Ну, вот, когда мама заснула. Она выбежала в сад. А ночь была темная, страшная-страшная. Она испугалась и стала кричать, но никто ее не слышал, потому что все спали. Тогда она еще больше стала кричать. И вдруг за ней кто-то затопал. Она не знала, что это добрый медведь, и побежала. Бежала, бежала и — бух в колодец. А вода в нем была серебряная.
А потом? — спросила Мара.
Потом — не знаю. Я еще не выдумал.
Это прекрасная сказка. Твоя девочка очень похожа на меня — я тоже никого не слушаюсь и тоже не сплю по ночам.
Что же ты делаешь?
Читаю, пишу, курю, хожу по комнате.
А тебе не страшно ночью?
Иногда страшно — когда я забываю о своем сердечке. Это мой талисман. Мне его подарил один человек, когда мне было одиннадцать лет. С тех пор я с ним не расстаюсь.
Что это — талисман?
Вещь, которая бережет от несчастья. Пока на тебе талисман, ты не утонешь, не наделаешь глупостей. Я недавно сделала страшную глупость.
Какую?
Я не знаю, поймете ли вы… Нет, конечно поймете! Дело в том, что один человек читал мне чудные стихи и говорил, что он их сам сочинил. Мне они ужасно нравились, и я сделалась невестой этого человека.
Как невестой? Ведь ты маленькая!
Это было ужасной глупостью. Во-первых, я маленькая, а во-вторых, это были не его стихи, а чужие. Он мне все выдумывал. Я сказала ему, что презираю его, и уехала.
К нам?
Да.
А он за тобой не приедет?
Пусть попробует! Я ему покажу! — сердито воскликнула Мара, и я видел, как вздрогнули ее тонкие ноздри.
Ты на него очень сердишься? — спросил Женя.
Она встала с постели и несколько раз прошлась по комнате. Потом, наклонясь над Женей, спросила:
Представь себе, что человек, которого ты любишь и в которого веришь, ну Люся или Лена, тебя обманул. Что бы ты ему сказал?
Что это очень плохо!
Понимаешь, если бы этот человек прямо сказал мне: «Это прекрасные стихи, но писал их мой товарищ», — я бы тогда не сердилась. Но сказать, что сочинил их он, и знать, что я люблю его за чужие стихи, — какая гадость! Я бы хотела, чтобы он уехал в Америку!
Я тоже хочу в Америку, — сказал я.
Зачем?
Так… Интересно на корабле. Ты когда-нибудь ездила на корабле?
На воздушном.
Разве есть воздушные корабли?
Конечно, есть. Мы еще с вами поедем!
Правда? Когда?
Как-нибудь вечером. Послезавтра, кажется, будет новолуние — это лучшее время для такой поездки.
Ты нарочно это говоришь?
Сердце мое забилось.
— Я говорю вполне серьезно. Царь луны, мальчик-месяц, мой большой друг. У него много воздушных кораблей, и он с удовольствием даст мне один.
Он добрый?
Очень добрый. Послезавтра вы о нем узнаете.
Комната мало-помалу наполнялась дымом. Мара курила не переставая. То и дело трещал, открываясь и закрываясь, металлический портсигар, то и дело чиркала спичка. Окруженная облаком дыма и сиянием коротких пышных кудрей, это была уже не Ленина подруга Мара, которая утром краснела и за обедом спорила с папой…
Мара, — сказал я тихо, — я знаю, кто ты.
Кто?
