Слава Богу! Я без него жить не могу!
Идем скорей чай пить, ты, наверное. Простудилась, — озабоченно говорит Лена, успевшая за это время снять шубу.
Все выходят, кроме нас.
Копыт нет, а когти есть, — шепчет Женя.
Видел?
Слышал, как скреблась.
Посмотрим ее шубу!
Рядом с Лениной шубой что-то странное, коротенькое, лохматое — медвежья шкура шерстью вверх.
Не трогай! — останавливаю я Женю. — Еще заразишься и сам с ума сойдешь.
В столовой сидели папа, сестры, Андрей и Мара. Последняя впрочем, не сидела, а стояла, прислонившись к печке. Люся развивала чай.
Вам, Мара, какого? Крепкого, среднего или слабого?
Черного, как кофе.
Ведь это очень вредно…
Страшно действует на нервы, отравляет весь организм, лишает сна, — скороговоркой продолжала Мара.
Зачем же вы его пьете?
Мне необходим подъем, только в волнении я настоящая.
Вы слишком дорого оплачиваете это волнение. Подумайте, что с вами будет через два-три года, — сказала Люся.
Мара нетерпеливо замотала головой.
Через три года мне будет двадцать лет, — это пока ясно и несомненно. И еще ясно, что я не хочу и не могу жить долго.
Мы с интересом следили за ее ответами. Не хочет и не может жить долго? Наверное, она боится, что еще больше сойдет с ума и ее запрут в клетку. Бедная!
Папа предложил ей сесть.
Благодарю вас, я никогда не сижу, я терпеть не могу сидеть.
Неужели вечное стояние вас не утомляет?
Я ведь не целый день стою, — хожу или, когда устану, лежу.
Вы, кажется, горячий противник гигиены?
Люди, слишком занятые своим здоровьем, мне противны. Слишком здоровое тело всегда в ущерб духу. Изречение «в здоровом теле — здоровая душа» вполне верно, — потому я и не хочу здорового тела.
Папа отодвинул чашку.
Так здоровая душа, по-вашему…
Груба, глуха и слепа. Возьмите одного и того же человека здоровым и больным. Какие миры открыты ему, больному! Впрочем, все это давно известно!
Она вздохнула.
Вы, наверное, много читаете?
Можно мне докончить вашу мысль?
Пожалуйста.
Вы сейчас смотрите на меня и думаете: «Тебе семнадцать лет, ты еще ничего не видела от жизни и считаешь себя умной, потому что много читала для своих семнадцати лет». — Так ведь? Я действительно считаю себя умной. Умной — да, по сравнению с другими. Но главное, что я ценю в себе, — не ум.
Она внезапно опустила глаза.
А что же, можно спросить? — сказал папа.
Вам, наверное, странно, что я так говорю с вами, — как равная с равным. Не беспокойтесь, никто больше меня не уважает старости.
Тут папа улыбнулся.
Я хочу дать вам верное понятие о себе. Если бы я сейчас замолчала, вы бы сочли меня за рисующуюся, самовлюбленную девчонку. Но я не такова, потому продолжаю. Мы говорили о главном что я ценю в себе. Это главное, пожалуй, можно назвать воображением. Мне многого не дано: я не умею доказывать, не умею жить, но воображение никогда мне не изменяло и не изменит.
Мара, ты, наверное, устала с дороги, пойдем спать, — сказала Лена, вставая.
Пойдем, но не спать! Я тебе ужасно много должна рассказать! — весело воскликнула Мара.
Напряженное выражение на ее лице сменилось новым, детски-лукавым и нежным. Простившись со всеми взрослыми — с папой особенно вежливо, — она подошла к нам:
— Вам скучно было все это слушать?
Совсем нет! — в один голос ответили мы.
Ну-с, скажи, женя, что ты понял из моих слов? Я, между прочим, уверена, что ты все великолепно понял.
Что вы не хотите долго жить, что вы умная…
Браво! Еще?
Что вы боитесь… — Женя замялся.
Чего боюсь?
Что вас посадят в клетку.
Лена сильно дернула его сзади за рукав.
Идем. Мара, детям спать пора. Видишь, Женя уже бредит!
Нет, это интересно!
Идем, — повторила Лена, делая в нашу сторону большие глаза.
Завтра вечером ты мне это объяснишь, Женя, хорошо? Желаю вам чудных снов, мальчики.
Странные сны нам снились в эту ночь.
III
Когда мы на следующее утро вышли к чаю, мы не узнали вчерашней Мары. Серо-бледная, с крепко сжатыми губами, сидела она у стола, порывисто мешая свой кофе ложечкой. При виде нас она покраснела и молча протянула нам руку.
Обиделась ли она на Женю? Считает ли нас слишком маленькими?
Мы спросили у Лены.
Днем она всегда такая. Только не подавайте вида, что заметили; она из-за этого способна уехать.
Странная сумасшедшая! Да вообще — сумасшедшая ли? Конечно, она не как все: курит одну папиросу за другой, вчера вечером не переставая говорила, сегодня не переставая молчит… Но где же пена у рта, дикие танцы, хохот, копыта, когти? Даже когтей у нее нет, — Женя ошибся. Просто очень длинные ногти. Не совсем понятно тоже, почему она сегодня сидела за столом, когда этого терпеть не может? Разве ее кто-нибудь заставлял? И почему покраснела, здороваясь с нами?
К завтраку она не вышла. Напрасно все по очереди, не исключая папы, приглашали ее.
Благодарю вас, мне не хочется есть.
Но вы и утром ничего не ели. Разве можно жить одним черным кофе? Вы совсем ослабеете.
Наоборот, — чем меньше я ем, тем лучше себя чувствую.
Когда подали сладкое, мама послала нас с Женей еще раз позвать ее. Первым начал я.
Мара, мама очень просит вас съесть сладкое.
Какое сладкое?
Как каждый день, такое же.
Тут вмешался Женя:
Мама сказала, чтобы мы привели вас к столу. Мы сейчас едим компот, и вам еще много осталось.
Слушайте, мальчики, — начала Мара, затеняя лицо руками, — скажите маме, что я очень благодарна ей, но никогда завтракать не буду. Ни сегодня, ни завтра — никогда.
Почему? — спросили мы в один голос.
Вы когда-нибудь бывали совершенно сыты? Так сыты, что противно даже думать о еде?
Мы помолчали. Потом Женя сказал:
Бывали — один раз, на именинах у дяди Володи. Я тогда съел семь пирожных, а Кира девять.
Отлично. Ну, а я всегда сыта, точно одна съела семь и девять пирожных.
Да ну-у? — почтительно удивился Женя.
Совершенно так. Поняли? Теперь подите и скажите это маме. И ради Бога, не возвращайтесь больше с этим!
Марины слова, в точности нами переданные, страшно рассмешили всех, кроме Лены.
Очень странно смеяться над такой простой вещью, что человеку не хочется есть, — сказала она.
Не в святые ли она собирается? — насмешливо спросил Андрей.
Лена, не отвечая, вышла из столовой. Мама с папой переглянулись.
До самого обеда Мара не показывалась.
Я прямо не знаю, как с ней быть, — говорила мама Лене, — ведь это твоя подруга, ты должна же знать ее немножко.
