Гость рассмеялся с хрипотцой.
Она вас по имени называет? Вы для нее Марина? Забавно.
Я всегда называю Марину Мариной, — сказала Аля.
Она называет меня Мариной, — пояснила Марина.
Странность какая! Так вы согласны, сударыня?
Аля, — приказала Марина, — принеси мое кольцо.
Аля послушно спрыгнула с кресла и вышла в соседнюю комнату. Через минуту вернулась и протянула матери перстень с печаткой. Позднее, когда Марина подарила мне сделанную ее руками тетрадку и исписала ее своими стихами, на серой обложке тетрадки она отпечатала на сургуче трехмачтовое судно. Ныне сургуч растрескался, но на нем еще ясно виден парусный корабль о трех мачтах. Перстень был морской, самодельный и с надписью на внутренней стороне: «Тебе моя симпатия».
Перстень Марина протянула грабителю.
Пожалуйста. Больше у меня нет ничего. Это все мои драгоценности.
Довольно странно, — разочаровался гость, но к перстню и не притронулся.
Однако деньги у вас, сударыня, быть должны. Без денег вы и до границы не доберетесь.
Денег я еще не собрала, — пожала плечами Марина. — За стихи платят так мало. А сейчас особенно.
Стихи? А разве вы пишете стихи, сударыня?
Моя Марина известный русский поэт, — раздраженно заметила Аля. — И даже очень хороший поэт!
Сударыня! Умоляю! Прочтите мне ваши стихи!
Сначала я положу оладьи на сковородку. Пускай себе жарятся. А пока я прочту вам, раз вам хочется послушать мои стихи.
Она читала, опершись рукой о пол и вся отдавшись ритму стихов.
Доблесть и девственность!
Сей союз
Древен и дивен,
как смерть и слава…
Марина прочла еще четыре или пять своих последних стихотворений.
Сударыня, я поражен. Вы настоящий большой поэт! Простите, я до сих пор не знаю вашего отчества.
Ивановна, — подсказала Аля.
Марина Ивановна, — повторил гость. — Очень приятно. Если вам будет угодно величать меня по отчеству, то меня звать Евлампий Феодосеевич. Наши зовут меня просто Лампой.
Ваши?
Так точно. Наши. Свободные члены ассоциации анархистов — индивидуо-интеллектуалов. Так и прозвали Лампой. У нас каждый свою кличку имеет.
Лампа, — фыркнула Аля. — Это смешно.
Вы не назвали еще вашей фамилии, Евлампий Феодосеевич, — сурово допытывалась Марина.
Что ж, вам могу и фамилию свою доложить. Трофимов моя фамилия, Марина Ивановна. Это по сцене. А отцовской моей фамилии дозвольте мне не касаться, из уважения к покойному батюшке. Ваши оладьи на сковороде удивительно до чего аппетитны.
С удовольствием угощу вас моими оладьями, но прежде вы должны рассказать о себе. Вы всегда занимались такими делами? Или это только временное явление?
Изволите ли видеть, Марина Ивановна, на свете не только наши дела, и но и мы сами, не то что ваш покорный слуга, но даже такие, как вы, русский поэт, явления временные. Временно с вами живем, Марина Ивановна!
Он еще философствует, слышишь, Аля? Евлампий Феодосеевич, вы ее получите оладий, если не оставите философию и не ответите на мой вопрос.
Слушаюсь, Марина Ивановна. Отвечаю на вопрос не из боязни лишиться оладий, а только лишь из боязни вас рассердить. Кто я таков и почему занялся грабежами? Это вы пожелали узнать? Лично я сын сельского дьякона из-под Калуги, окончил гимназию в той же Калуге и после кончины батюшки моего перебрался в Москву. Вы не поверите, выдержал испытания и поступил в маленький театр в Настасьинском переулке, однако театр имени Веры Комиссаржевской, великой русской актрисы, — о ней вы, наверное, немало наслышаны. Руководил сим театром Федор Комиссаржевский, родной брат великой сестры. Он-то и принял меня. Чем-то я показался сначала. Способности у меня были кое-какие. Даже получил небольшую рольку в «Димитрии Донском», пьесе, если знаете, древнего нашего писателя Озерова. И неплохо сыграл. А три года спустя, когда пошла революция, Федор Федорович и закрыл свой театр.
А в 1919-м и вовсе отбыл из нашей России на Запад, в Европы. На том карьера моя, артиста и кончилась. Сами, небось, изволите знать, каково было служителям Мельпомены в те времена.
Марина, — полюбопытствовала Аля, — так он не настоящий грабитель?
Я — настоящий, маленькая мадемуазель. Можете не сомневаться во мне. То есть стал настоящим через год после закрытия нашего театра. Во-первых, сударыня, я хотел кушать…
Марина, ты слышишь, он говорит «кушать». — Аля с любопытством посмотрела на странного гостя. — Надо говорить «есть», а не «кушать».
Аля права, Евлампий Феодосеевич. Надо говорить «есть». Потому что «кушать» — это лакейское слово. Лакеи говорят: «Кушать подано, барин!».
Хорошо, во-первых, я хотел есть. А есть было нечего. Денег не было ни шиша. А во-вторых, мне стало досадно. Понимаете, люди обрекли себя на голод, на холод во имя сытости и тепла для своих потомков. А те даже не удосужились появиться еще на свет.
А вы не поверили, что голодающий народ победит и добьется того, к чему он стремится? Да? — тоном прокурора спросила Марина.
Не то чтобы я не поверил. А попросту не думал об этом. Я, возможное дело, и допускал, что голодающий народ победит и голод, и вшей, и отсутствие топлива… Но как индивидуально развитому индивиду мне было неинтересно бороться за счастливое будущее моего народа. Помилуйте, единственная неповторимая жизнь человека дается ему только единожды. На кой мне черт растрачивать ее во имя счастья будущих поколений, которых я и в глаза никогда не увижу? Да еще неизвестно, заслужат ли эти поколения моей жертвы! Может быть, среди них-то прохвостов всяких мастей окажется еще больше, чем среди нынешних! А мне лично нравилось жить… Согласитесь, это даже весьма любопытно, оставаться среди живых. Я к тому времени анархистской литературы подначитался довольно-таки. Даже господина Штирнера «Единственный и его собственность» тоже прочел… А что собственность есть воровство тоже усвоил. Я как раз тогда с ассоциацией анархистов-индивидуо-интеллектуалов связался. Там у нас всякие были. И артисты. И художники. Даже писатели тоже были, правда, никому не известные. Ну и так, разномастный народ, не разберешь, кто откуда. Опять же и пример покойного Мамонта Дальского.[277] действовал на меня…
И задумал бежать за границу, куда уже многие скрылись… В свободный мир… Мыслишки разные были… Разные мужские кафе-шантаны снились…Понимаете? Нет? Шантаны для скучающих буржуазок. Вот они приходят в такой шантан… А шансонетками там не женщины, а мужчины… Выбирай любого… Понятно, надеюсь?
Понятно, — сказала Марина. — Гадость из гадостей. Вы даже не анархист настоящий… И ради этого самого пошли грабить людей?
