обвинить меня в каких-то болезненных преувеличениях. Вы будете, конечно, утверждать, что я с момента реабилитации уже не заключённый и не враг народа. Что ж, вполне логичны ваши утверждения. Так думал и я. Но на деле, к моему великому сожалению и огорчению, оказалось совсем не так. Как видите, и в этом случае обращение к логике оказалось совершенно бесполезным.
Тюрьма остаётся тюрьмой и не подчиняется законам этого вида науки.
И мне это дали почувствовать достаточно полновесно и ощутимо.
За двадцать восемь дней, как и раньше, мне начислили зарплату и преспокойно, ничем не смущаясь, вычли тысячу рублей в счёт оплаты за конвой, надзорсостав и другие «блага» лагеря. А вы говорите, что я уже не враг!
И не в деньгах, конечно, дело, и вы правы будете, упрекнув меня в том, что торжество своего долгожданного воскрешения я омрачаю сугубо материалистическими мыслями. Но поймите меня правильно, повторяю, не в деньгах же дело, а в принципе. Кстати, и закон гласит, что невиновный подлежит немедленному освобождению из-под стражи.
И вот, вопреки здравому смыслу, вопреки закону, со мною и сотнями тысяч таких же, как я, поступили противозаконно.
…В 1945-м году я не был освобождён из-под стражи по окончании восьмилетнего срока пребывания в лагерях с мотивировкой, что освободят по окончании войны с фашистами. Закончилась война — и опять не освободили вплоть до окончания войны с японцами. А по окончании обеих войн оставили под стражей впредь до особого распоряжения, которое было принято лишь в апреле 1947-го года. А вот теперь освобождение откладывается до получения документов…
Потребовалось восемнадцать лет, чтобы установить мою невиновность, а предусмотреть немедленное освобождение просто забыли, как забыли поискать и виновных, оторвавших меня на долгие годы от жизни. Не зря меня одолевали назойливые мысли, что до полного восстановления былых гуманных норм ещё очень далеко.
Я не виновен. А кто же виноват, кто навесил мне ярлык врага народа и не снимал его долгие годы? Вот этого в решении Верховного суда я так и не нашёл.
Только 21-го апреля в три часа дня пришёл на завод нарядчик и заторопил меня возвратиться в лагерь, предупредив, чтобы я забрал все свои личные вещи.
В лагере начальник учётно-распределительной части, комендант, начальник режима — тоже торопят, требуют оформить все дела до шести вечера.
Наконец-то закон о моих правах сработал, и все заторопились освободиться от человека, задержанного под стражей на двадцать восемь дней только из-за чиновничьей бюрократической нераспорядительности и укоренившейся традиции не видеть вокруг себя живых людей.
Началась беготня, связанная со сдачей лагерной одежды (мне оставили пару белья, телогрейку, валенки, шапку, бушлат и портянки), сдачей книг в библиотеку, с получением причитающихся сахара и хлеба, а также собственных вещей из каптёрки.
К шести часам вечера в сопровождении Саши Алоева, Сандлера, Цейтлина, Жени Костюкова, Атрощенко, Евгения Косько, я подошёл к вахте.
Меня пригласили в отдельную комнату, дали читать решение Верховного суда об отмене моего дела и полной реабилитации. Оно оказалось отпечатанным на плохой пишущей машинке с пьяными буквами, на шести страницах папиросной бумаги. Густо расположенные строчки решения слились в общее грязное пятно. ()чевидно, мне дали для ознакомления последний экземпляр. Читать было очень трудно, буквы прыгали перед глазами, строчки сливались. От первоначальной мысли — переписать это решение — отказался сразу же.
В памяти остались лишь отдельные бессвязные отрывки враз, касающихся запугивания свидетелей, их отказа от своих показаний, данных на следствии и в суде. О неоднократных инсинуациях со стороны следователей, наконец, резюмирующая часть: «за недоказанностью виновности освободить из-под стражи».
ВОТ И ВСЁ.
А где же те, кто наводил ужас на людей, сея направо и налево несправедливость? Ведь ни праздничные, ни предпраздничные ночи, ни ненастье и дождь не останавливали сплошь и рядом пьяных, разнузданных уполномоченных-оперативников обходить со своими помощниками квартиры, улицы, дома, чтобы вручить (нет, даже не вручить, а только показать!) ордера на арест «врагов народа».
Где судьи и следователи, творившие грязные дела?
Где они, прокуроры, санкционировавшие эти аресты?
Где, наконец, настоящие сатрапы, руководители и вдохновители почти два десятка лет продолжавшейся этой Варфоломеевской ночи?
Где те, кто приглушёнными хриплыми голосами называли имена и фамилии миллионов обречённых на муки людей?
Где вы, что за десятками намеченных на сегодня жертв, несмотря на предпринимаемые меры сохранения в абсолютной тайне этих «исторически великих актов», приводили в ужас и трепет десятки и сотни тысяч людей? Ведь никто не знал, какая из ночей станет роковой для них, но все с трепетом и страхом ожидали её.
Легковыми машинами, очень редко «чёрным вороном», каждую ночь со всех районов, городов и населённых пунктов севера, юга, запада и востока великой страны везли сотни тысяч людей в тюрьму.
Старики, мужчины и женщины, юноши и девушки, даже дети — все, столь разные по возрасту, общественному положению, характеру, убеждениям и взглядам, никогда не думавшие, что могут представлять хотя бы малейший интерес для «правосудия», свозились в переполненные до отказа тюрьмы и лагеря.
И невольно возникал (и возникает сейчас) вполне естественный и справедливый вопрос: а не по жребию ли отбирались все эти так непохожие друг на друга люди?
Агроном и секретарь обкома партии, ещё только вчера громивший с высокой трибуны своего предшественника, полководец и колхозник, дорожный мастер никому не известной станции и студент Политехнического института славного города Киева, коммунист, выступавший ещё вчера на собрании с призывами о необходимости повышения бдительности и одобрявший мероприятия «всевидящего и всезнающего ока ЧК», беспартийный слесарь или кузнец, инженер завода, ещё сегодня на митинге приветствовавший приход в наши органы безопасности сталинского наркома Николая Ивановича Ежова, и продавец газированной воды, депутат Московского Совета и учёный с мировым именем, рядовой учитель сельской школы и член Президиума Верховного Совета, артист, поэт и художник. Жёны, братья, сёстры и дети этих людей.
Все эти люди с различными профессиями, разных возрастов, образования и интеллекта, становились в течение первых же часов после ареста «злейшими врагами народа, троцкистами, бухаринцами, изменниками Родины, вредителями, шпионами, террористами».
Все они собирались сюда далеко не по своей воле и, по существу, были совершенно чужими друг другу. Объединяющим их оставалось только то, что все они были гражданами своей страны, да недоумение и великое горе, постигшее их. Никто здесь не мог удивить другого чем-нибудь сенсационным, так как все сразу же становились по воле следователя равными.
В письме К. Марксу 4-го сентября 1870-го года Ф. Энгельс писал: «Мы понимаем под последней (эпохой террора) господство людей, внушающих ужас; напротив
