Ознакомительная версия.
– Тем не менее! – заметил Больски. – Колокола Вестминстерского аббатства звонят, и архиепископ Кентерберийский и другие набожные англичане молятся Богу, чтобы Он даровал победу их безбожным большевистским братьям!
Он смачно сплюнул на землю, чтобы тем самым выразить отвращение, которое питал к своей английской бабушке, случайно затесавшейся в их родню.
Наш переход все еще продолжался по бывшей польской территории в направлении городка Ошмяны. Обе лошади, запряженные в мою санитарную повозку, были заменены новыми. Старый конь Западный Вал упал замертво прямо во время марша, и другая лошадь была на грани полного истощения. И теперь впервые с начала Русской кампании мы решили использовать трофейных лошадей. В дополнение к нашей большой повозке Мюллер и я достали небольшую четырехколесную телегу, одну из тех, что используются в России при полевых работах. В эту телегу мы запрягли двух низкорослых русских лошадок. На эту телегу мы погрузили медицинскую аппаратуру, перевязочные материалы и прочее санитарное имущество. Ответственным за эту телегу был назначен Мюллер.
Обеим лошаденкам мы дали клички Макс и Мориц. Макс был черным, а Мориц – гнедым. Эти лошадки оказались просто чудесными, превосходными в работе и словно специально выращенными для страны, по которой мы двигались. Они никогда не увязали в песке или грязи и, казалось, могли без устали семенить своими крепкими ножками час за часом, неделя за неделей. Они легко тянули нашу маленькую телегу по любому бездорожью вплоть до высот под Москвой. А потом во время тяжелых арьергардных боев, по глубокому снегу во время зимних буранов назад до политых кровью окопов под Ржевом. Вскоре мы начали целиком и полностью полагаться только на Макса и Морица. Нашей большой санитарной повозке теперь придавалось лишь второстепенное значение – иногда она добиралась до нас через одну или две недели, когда наша походная колонна где-нибудь надолго застревала. Но мы почти не замечали ее отсутствия.
Уже первые двенадцать дней кампании показали, как же плохо наши транспортные средства подходили для такой местности. Повозки оказались слишком тяжелыми, и на просто ужасных песчаных, проселочных и лесных дорогах лошади тянули их лишь с огромным трудом. В то время как наши крупные немецкие лошади нуждались в частых остановках для отдыха и им требовался хороший корм – а его было почти невозможно достать, – русские лошадки сами находили себе пропитание, пощипывая траву на обочинах дорог или в придорожном лесу. Они оставались крепкими и работоспособными даже зимой, когда не находили ничего, кроме соломы, коры деревьев, мха или лишайников. Когда у них была пища, они с аппетитом поглощали ее, но создавалось такое впечатление, что они могли целыми днями легко обходиться и без нее. Они одинаково легко переносили как летний зной, так и зимнюю стужу. И когда зимой колодца замерзали и не было воды, чтобы напоить их, они с довольным видом поедали снег.
Они обладали удивительным инстинктом выживаемости. Зимой во время буранов они тесно прижимались друг к другу боками и так защищались от пронизывающего ветра. Их густой, мохнатый, как у медведей, подшерсток хорошо сохранял тепло. Они безошибочно распознавали глубокие ямы и колдобины под снегом и никогда не сбивались с узких, накатанных дорог. У них была такая уверенная поступь, словно у серны или лани, и они бодро продолжали трусить на восток, в то время как наши тяжеловесы утопали по самое брюхо в снегу. Многие из наших солдат были обязаны жизнью этим смелым, боевым четвероногим товарищам. Нередко, когда наши солдаты, заблудившись в дремучем лесу или на бескрайних снежных просторах, уже теряли надежду на спасение, эти лошади сами безошибочно находили дорогу домой. Когда мы бывали отрезаны от наших служб снабжения, безотказные лошадки привозили нам продукты питания и боеприпасы и спасали нас от голода и смерти. А когда положение становилось безвыходным, они жертвовали собой, отдавая нам свое мясо. Правда, при этом возникало такое чувство, что ты поедаешь собственного близкого друга.
Мы уже подошли к старой русско-польской границе, а наши «команды толкачей» все так же потели, мучаясь с тяжелыми повозками. Они идеально подходили для передвижения по дорогам Франции, но совершенно не годились для российского бездорожья. Нойхофф доложил в штаб дивизии об измучивших нас трудностях с транспортом. Без сомнения, такие донесения поступали и от многих других подразделений, а затем составленные на их основании доклады передавались в вышестоящие инстанции. Однако, насколько мы могли судить, никакой особой реакции на это не последовало. Победные реляции затмевали все слабые места.
Глава 5
По стопам Наполеона
Неожиданно ужасная польская дорога стала очень хорошей. Здешнее местное население называло ее Наполеоновским трактом. Теперь наши походные колонны маршировали буквально по стопам наполеоновской «Великой армии» 129-летней давности. И двигаться по этому тракту было гораздо легче, чем мучиться на плохих песчаных проселочных дорогах, которые привели нас в Ошмяны.
Две трети широкой, прямой дороги представляли собой прочную, старомодную булыжную мостовую, а одна треть, которую занимали обочины, – плотно утрамбованные песчаные дорожки. Все наши колонны двигались теперь по этому прекрасному тракту: тяжелые грузовики и прочая военная техника по булыжной мостовой, а остальные транспортные средства, включая и гужевой транспорт, по песчаным обочинам. По обе стороны от этого тракта росли столетние деревья, в основном толстые березы, которые окаймляли эту дорогу, как бойцы наполеоновской гвардии.
По Наполеоновскому тракту в 1812 году, должно быть, двигался необычайно красочный людской поток, который Наполеон привел тогда с собой в Россию. Из 600 тысяч солдат его «Великой армии» до предместий Москвы добрались в ту страшную зиму только 90 тысяч, и лишь нескольким сотням из них удалось доковылять обратно до своей родины.[24] И вот теперь одетые в форму защитного цвета дивизии, словно последователи той пестрой Французской кампании, снова маршировали по Наполеоновскому тракту по направлению к Москве. Естественно, что при этом почти каждый мысленно обращался к маленькому корсиканцу, и некоторых из нас бросало в дрожь при одной только мысли о тех страшных картинах отступления 1812 года, которые они видели в школьных учебниках.
– За исключением нескольких мелких стычек с арьергардами русских у армии Наполеона не было соприкосновения с противником, пока под Бородином она не натолкнулась на защитников Москвы! – многозначительно заметил Кагенек.[25]
– Как тогда объяснить большие потери французов во время этого марша? – спросил Якоби, один из офицеров Кагенека.
– Расстояния оказались слишком большими для него! Наполеон не сумел обеспечить бесперебойное снабжение своей огромной армии всем необходимым! – пояснил Кагенек.
– Не забывайте эпидемии! – вставил я. – Знаете ли вы, что в войне 1870–1871 годов от болезней умерло в четыре раза больше солдат, чем пало в бою?[26] Насколько же больше должны были быть потери Наполеона! Особенно из-за дизентерии, холеры и тифа летом и сыпного тифа зимой. Как раз сыпной тиф представлял наибольшую опасность для армии Наполеона, из-за него в ней были огромные потери. Даже в настоящее время только у двадцати– и тридцатилетних, возможно, есть еще шанс справиться с этой болезнью. А сорокалетние и пятидесятилетние практически обречены, если им не были своевременно сделаны прививки от этой болезни!
– А что именно является причиной сыпного тифа? – поинтересовался Якоби.
– Вши. Но только инфицированные вши являются переносчиками сыпного тифа. И поверьте мне, нам тоже придется бороться с ними, в противном случае нам не поздоровится! – пояснил я.
– А как же предохранительные прививки?
– Слишком мало вакцин! По-видимому, имеющихся у нас вакцин хватит только на то, чтобы привить не более пяти процентов личного состава батальона. Возможно, этого как раз хватит, чтобы защитить тех, кто наиболее предрасположен к этому заболеванию!
– А тебе сделали прививку от сыпного тифа, Хайнц? – спросил Кагенек у Якоби.
– Нет! Собственно говоря, я не считаю, что это необходимо в обществе, где соблюдаются правила личной гигиены. Тем не менее я надеюсь, что Больски вскоре прекратит так яростно чесать голову!
От этого замечания настроение Больски не очень-то поднялось.
– А какое значение имеют большие расстояния для нас сегодня? – немного помолчав, спросил он Кагенека.
– Огромное! – ответил тот. – Точно такое же, как и в свое время для Наполеона!
– Ерунда! – возразил Больски. – Мы живем в двадцатом столетии! Наш фюрер – Адольф Гитлер, а не Наполеон!
– Ну и что? – спросил Якоби.
– А то, что у нас есть величайший вермахт и во главе его стоит величайший полководец всех времен! Для наших самолетов, танков и моторизованных соединений расстояния не имеют больше никакого значения!
Ознакомительная версия.
