И добрые люди сначала нам на дом денег собрали. А потом слали нам одежду и обувь… Нашего только бусики да трусики было…
Глава 8. День, разделивший жизнь на «до» и «после». (Продолжение)
В тот самый день, который изменил жизнь на «до» и «после», у меня была назначена запись программы «Телехранитель» на «Эхе Москвы» – с ведущим Михаилом Шацем. Долго договаривались, согласовывали день и время, за месяц до этого дня с трудом нашли этот час.
Пока везла отца в больницу, предупредила всех, что запись, возможно, придется отменить. Но папу забрали в реанимацию, выдав список документов и вещей, которые ему нужно привезти. Сказали раньше определенного времени не приезжать – не пустят. И я, чувствуя себя неблагодарной дочерью и предательницей – как же, во всех сериалах, наших и голливудских, принято день и ночь сидеть рядом с больным! – все же поехала на «Эхо», попросив дочку дойти до дома родителей и собрать нужные вещи, чтобы я после эфира могла их отвезти.
Пока дочка ищет и собирает документы, мама не отстает от нее ни на шаг, все время повторяя:
– Что это вы придумали!
– Какая больница?!
– Он только что здоровый был, здесь сидел!
– Куда вы его увезли?!
– Кто сказал, что ему надо в больницу?! Он здоровый!
– Пусть не чудит, домой возвращается!
И так не переставая.
Возвращаюсь с «Эха» в больницу, врач реанимации говорит, что отцу срочно требуется установка кардиостимулятора. В этой клинике таких операций не делают, и завтра его будут переводить в другую, в Царицыно, далеко и от дома, и от работы.
На папу пожаловалась молоденькая врач: он не слушается – сам встает, пытается вставить провод от лечебной аппаратуры вместо зарядки в телефон. Мобильный телефон вместе с личными вещами я забрала, обнаружив, что за это время он успел отправить несколько странных сообщений.
Кормлю отца и уезжаю: в реанимацию родственников пускают, но около кроватей нет даже стульев для посетителей, а стоило мне присесть на край кровати, как строгим тоном сделали замечание.
Еду к маме.
– Ваня еще спит!
– Папа в больнице, – говорю осторожно, стараясь не пугать словами «реанимация», «операция на сердце» и т. д.
– Что ты придумываешь! Он спит. Я только что видела!
И отправляется в спальню проверять.
– Надо же, там его нет! Вышел куда-то, я не заметила…
Переезжать к нам домой мама отказалась категорически.
– Никуда я не пойду!
И всё!
Следующие два дня выглядят примерно так: ночью готовлю еду для отца и мамы, забегаю к маме дать лекарство и оставить еду, выслушиваю очередную порцию «папа только что вышел» и «что вы придумали, здорового человека куда-то запрятали!», по пробкам несусь к отцу. Если к нему пускают, кормлю его, снова несусь – на работу… потом опять к матери… И так по кругу…
Мама возбуждена. Все время ходит по комнате, пьет воду, бесконечно кипятит чайник, наливает кипяченую воду в бутылочки, не понимая, что есть фильтр для воды. Есть отказывается, говорит, что уже ела. Ни мне, ни детям не удается ее накормить. Проверять некогда. Впихнуть бы в нее лекарство, потому что снова и снова:
– А кто мне это прописал?!
– Уморить меня хотите!
– А сама что таблетки не пьешь! Сама и пей!
Пью вместе с ней. Показываю свои витамины:
– Видишь, мамочка! Это мне врач лекарства назначил. Я свои таблетки пью!
Картинно глотаю пилюлю, запивая водой.
– А теперь ты.
Смотрит как на врага, но глотает. Фух! Можно выдохнуть до вечера, до нового приема лекарств и новой порции странностей.
Один день мама рассказывает мне, что внуки приводили друзей и те ночевали здесь на полу. Другой раз уже внукам объясняет, что она здесь в гостях, а приходили хозяева, что-то искали.
Раз от раза становится всё более очевидно, что оставлять ее одну, как прежде, больше невозможно. В этот раз мама провела одна три дня во время поездки отца в Ростовскую область, а всего через два дня после его госпитализации снова осталась одна.
И такую маму и бабушку мы видим впервые. То ли накопилась растерянность от пребывания в одиночестве, то ли стресс, то ли просто мы впервые видим ее каждый день в состоянии, в котором отец, возможно, видел ее раньше, только нам не рассказывал, то ли всё вместе… Но становится понятно, что так больше продолжаться не может. Нужно что-то экстренно предпринимать. Как только прооперируют отца.
Отца оперируют, и я еду в реанимацию в больницу в Царицыно, когда звонит дочка: ей только что позвонила бабушка, она испугана, плачет, причитает, что по дому кто-то ходит. Каким чудом мама сумела найти записанный в каком-то блокноте и набрать номер мобильного телефона внучки? Почему ее номер, а не мой, на который она обычно звонила, когда «теряла» отца?
Когда дочка добегает до их дома, бабушка стоит на лестничной клетке около лифта с открытой дверью. В состоянии паники. Дочка заводит бабушку домой, разговаривает, успокаивает, объясняет, что никого в квартире нет. И когда бабушка немного приходит в себя, возвращается на работу, закрыв входную дверь на замок, который нельзя открыть изнутри.
Вечером, когда из больницы приезжаю я, мать спокойна и почти благодушна. Будто ничего днем и не было.
А наутро всё начинается опять: про «сволочей», которые «здесь ходят», про отца, который только что вышел…
Невролог, которой я дозваниваюсь, выслушав описание состояния мамы, отвечает:
– Это вам уже к психиатру!
И я опускаю мобильный, забыв нажать на кнопку «отбой».
Да, я знаю, что это стереотипы.
Да, я знаю, что мы должны думать о сути, а не о названиях. Но мы выросли в обществе, где слово «психушка» было ругательным. И страшным. В обществе, где психические заболевания считались постыдным диагнозом. В обществе, где под разными предлогами в психушки запирали инакомыслящих – от первого российского узника совести Матвея Дмитриева-Мамонова, о котором я писала в своем романе «Колодец в небо», до «политически неблагонадежных» времен застоя… В обществе, где вызвать врача-психиатра к своей матери было чем-то вроде признания в собственной неполноценности. Психические заболевания у нас в обществе не признавали. Их стыдились. И скрывали.
«Сдала родную мать в психушку!» Так и стоит в ушах некий гул коллективного бессознательного большой и не очень здоровой страны.
Вызвать психиатра к матери нужно решиться как на… я даже не знаю на что.
И, быть может, я бы не решилась. Искала бы другого невролога.
Если бы не случилась та пятница. Точно «черная».
Что делать?
