Вот она, самая подходящая мысль.
Но — такой случай. Все от размера круга зависело, которого знать наперед нельзя и который, если себе поддаться, увеличивать можно хоть без конца.
А вообще все вчера решено было, у командира там, в кабинете. Взялся, поехал — сделай. Не сделав, ведь не вернешься? Тоже хорошая мысль.
Ударил. Не в полную, правда, силу — в миг какой-то толкнулась назад рука. Усмехнулся, стукнул сильнее. Ёще и еще, над рукой своей усмехаясь: будто хочет снаряд приучить...
Впрочем, и дело так требовало. Надо же выдолбить лунку сначала, опору зубилу дать. Лишь на четвертый раз плоский осколок отбился, чуть не с убойной силой мимо виска просвистал.
Дальше легче пошло, кирпич мягче внутри оказался. Через минуту зубило стало уж коротко.
Снова почувствовал себя в люльке. Ясно, что не курорт. Ветер слезу вышибает, кирпичная пыль в глаза... Чуть не вслепую порой колотишь, что никуда не годится. Полчаса поработал, понял: не справиться одному. Бросил сквозную проходку, решил поверху обойти всю окружность — сменщика в ней убедить. Дело в том, что сержанта, Ивана Сланко, которого убеждать ни в чем было не надо, в местную часть отослать пришлось, машину готовить: тоже не всякому можно доверить — оборудовать кузов для транспортировки взрывоопасного предмета, инструкция строгая на этот счет.
Грачев один оставался. Молодой тот солдат, чьей фамилии настоящей я не назвал, чтобы задним числом не смущать человека. Для того вообще-то его и взял — пороху дать понюхать. Заметил на зимних учениях, где мы бомбежку и артобстрел имитировали, что не большой он охотник до этого аромата.
Теперь пожалел. Не то оказалось дело.
Сколько возможно держался сам. Отстукал канавку по всему кругу, пробился сквозь стену. На всю глубину уже резать пошел, то и дело меняя зубила. Остановился, взглянул на часы — два часа как корова слизнула. А дело на четверть не сделано. И уже отдых необходим, руке своей больше не доверяю.
Деться некуда, покричал вниз Грачеву. Принял его из проема на ручки, как в самом деле младенца в люльку. Без малого центнер в младенце, попутно определил.
— Вот, — киваю, — не правда ли, увлекательная работка! — Пробую с ходу энтузиазмом его заразить.
Не разделяет мой взгляд, похоже. Любознательности к предмету не проявляет и на кувалду старается не смотреть. Согласно методике приступаю к показу. С аппетитом долблю, как проголодавшийся дятел. На словах поясняю что надо. Осторожности, замечаю, учить не придется: мнется, переступает, плечами поводит зябко. Предполагаю в коленках дрожь. Утешаю себя — от ветра.
— На-ка, погрейся! — передаю инструмент. С сожалением вроде с ним расставаясь.
Нет, не увлек, признаюсь себе сразу, не возбудил интереса в аудитории. Вроде как дамские часики ремонтирует. Из-под шапки на шею капля сползает — не от перегрева, понятно. Однако молчу. На психологию уповаю: уставать начнет — осмелеет. Надоест вхолостую кувалду качать.
Тоже нет, терпеливый, гляжу, попался. Четверть часа, отмечаю, коту под хвост. Десять минут скрепя сердце еще отпускаю. И эти туда же. Ясно: пора академию закрывать.
— Передохни,— говорю, как ни в чем не бывало.— Через силу работать инструкция запрещает. Теорией пока займись. Десять классов окончил? Ну вот задачка. Радиус четверть метра, длина окружности какова?
— А для чего? — себе в ноги смотрит. Точь-в-точь школьник, который забыл число «пи».
— Для того, — обстоятельно объясняю,— чтоб на три затем ее поделить. Три сантиметра, что мы на пару с тобой одолели штурмом. И после помножить на полчаса. С тремя вопросиками задачка, как нас когда-то учили, не знаю уж, как теперь.
Сам на место опять становлюсь, показ повторяю. А рука от неполного отдыха еще хуже — будто под боком ее отлежал. Нельзя в самом деле работать такой рукой, да еще зрителя держа рядом. Крепким словом в душе себя ободряю: умница, долго, наверно, думал, прежде чем выбрал помощничка — печенье совковой лопатой грузить. Заодно и веселых ребят заводских: черти железные, роботам, что ли, привыкли подарки делать. Хоть сознаю, что в последнем не прав, легким-то молотком еще больше бы намахался.
— Ну? — оборачиваюсь. — Решил? Сколько еще нам с тобой здесь болтаться?
Снова на деле испытываю его. Нет, щекочет, но не бьет. Только потеет больше. И тем скорей по снаряду, гляди, угодит.
— Ладно, — уже не затягиваю, — бросай! Один пес, побеседуем лучше.
Усадил его в уголок от ветра, сам напротив на корточках примостился. Терпеливо досаду в себе переждал.
— Вот как дела обстоят, Николай, — начал уже без шуток. — Надо, чтобы ты в положение мое вник. Как вот я в твое, видишь, стараюсь. Хоть мне и легче, понятно, сам в свое время в таком побывал. Все же и ты попытайся, воображение, знаю, богатое у тебя. С тем и секрет свой открою. Что даже и командиру части не сказал. А как скажешь? Сами же, с замполитом, не то чтоб приказывать или там предлагать, а чуть ли не отговаривать меня взялись. О возрасте напоминают и что должность, мол, не обязывает... О жене даже — как объясню. Слышал, вот военком-то упомянул о заявке? Так умолчали. Чтобы мне выбор, значит, оставить...
В глаза заглядываю ему. Вроде бы интерес появился. Впрочем, и сам с любопытством уж за своей мыслью слежу.
— Вот и им тоже, — вслух размышляю, — на моем месте бывать еще не приходилось, оба моложе на целый десяток лет. И все же догадывались, как теперь понимаю. О чем вот тебе-то решился сказать. Да тут и не скроешь... Не та уже стала рука у меня. Силу-то сохраняет, но устает скорее. И дольше отходит, в чем главная и беда...
Сам себя, признаюсь, понимаю не очень. Выдумываю или всерьез? И он косится на мою руку, будто она уже плетью висит.
— Но ведь и их положение надо понять, — перебиваю себя поскорее. — Командира-то с замполитом. Есть, конечно, другие минеры в части, не клином на мне свет сошелся. И военкому можно бы объяснить... А как мне? Ну там, понятно, мог не узнать, не на квартиру пришла заявка. И вообще не об этом речь, какие могут быть объясненья... Но у самих-то осталось бы на душе? Служба службой, а понимаешь...
Понимает, наверно, сам же не без души. А то и не стоило тратить время.
— Так что не думаю,— заключаю,— чтобы ошибку я допустил. Вот и судя по делу... Способ, положим, ясен, другого тут нет. Но радиус... Чуть ошибись, представляешь?
Представляет, и даже слишком. На часы кошусь глазом — пять минут уяснение моего положения заняло. Чувствую: скоро внизу беспокойство начнется.
— Вот и руку-то, — к основной части перехожу, — думал со временем опытом заменить. Помощников, видишь, каких себе выбрал... Усмехаешься? А напрасно. Зря усмехаешься, — повторил, хоть и знал, что какие уж там усмешки. — Видел, конечно, не очень ты жмешься к разрывам. Но и другое знал. Это, брат, вам только кажется: кто меньше переживает, тот и храбрей. А на деле... Как и талант — в неумелом не виден. Не то что до храбрости настоящей, а даже и до того, чтоб задаток ее распознать, дорасти еще всем вам надо. Воображение это, вот что! Кто ярче бомбежку или обстрел всамделишный себе представляет, тот и волнуется больше. А вообще за достоинство надо его считать. В нашем деле и вовсе. Чем я вот эту окружность взял? Лучшие справочники вряд ли бы помогли: и срок, и материал необычный...
