видим, с его ранних произведений. А тем авторам, которые просто и однозначно причисляют все такие исследования к психологизму и его заблуждениям, Мюнх как бы отвечает: без включения психологического материала, что кому-то казалось проявлением чистого психологизма, не было бы феноменологии. (Я в этом согласна с Мюнхом и другими авторами.)
Но тогда тем более требуется ответить на вопрос, относящийся и к раннему Гуссерлю: что именно означает – в проблемном смысле – несомненный тогдашний психологический уклон его работ (снова и снова повторяю, не равноценный более позднему психологизму)? Снова обращусь к тем ценным разъяснениям, которые имеются в ответах Мюнха на подобные вопросы.
По специальной теме дисциплинарного, что ли, характера произведений раннего Гуссерля, включая ФА (свою позицию я подробно освещала в Заключениях к предшествующим частям этой книги), считаю полезным добавить нижеследующие уточняющие пояснения Д. Мюнха.
Тем, кто склонен однозначно числить работы раннего Гуссерля по ведомству заблуждений психологизма, Д. Мюнх напоминает об исторических фактах: верно, что к работам тогдашних психологов Гуссерль относится с интересом и доверием. Это и не могло быть иначе. Возьмем хотя бы такой аспект, характеризующий основательную цельность тогдашней психологии – в её уже не раз отмечаемой спаянности с философией и логикой – именно в толковании Д. Мюнха: «Отец понятия “гештальт” Хр. фон Эренфельс был учеником Брентано и Мейнонга; принадлежавшие к берлинской школе гештальтпсихологии Макс Вертхаймер (Wertheimer) – он был в Праге студентом Эренфельса, а также Вольфганг Кёлер, Курт Коффка и Курт Левин – все они сотрудничали с К. Штумпфом, у которого Гуссерль в 1887 году габилитировался с работой «О понятии числа»» (Ebenda. S. 84).
Применительно к теме ранних гуссерлевских специальных философско-математических исследований понятия числа существенно и такое обобщение Мюнха, с которым я солидарна (причем пришла, прошу мне поверить, к подобному выводу до того, как познакомилась с книгой Мюнха): «Основание для обнаружения в работе философов о понятии числа психологических разработок лежит, конечно же, в том, что за психологические исследования [тогда] отвечала философия, ибо психологии как совершенно самостоятельной дисциплины тогда ещё не было. Когда Гуссерль придает «Философии арифметики» подзаголовок «Психологические и логические исследования» (что характерно и для его габилитационной работы «О понятии числа», где в подзаголовке значится [только] разъяснение «Психологический анализ»), то он тем самым формулирует задачи, входившие в область работы [тогдашней – Н. М.] философии» (Ebenda. S. 84, курсив мой. – Н. М.).
Не могу не согласиться и с тем уточнением Д. Мюнха, что содержащиеся в Предисловии к «Философии арифметики» слова Гуссерля относительно необходимости обратить внимание на объемные психологические штудии поняты будущим основателем феноменологии именно как собственно философская задача – и даже как задача создания метафизики исчислений! И такое оценочные суждения Д. Мюнха тоже считаю правомерными: «В этом отношении, – пишет Мюнх, – психологический характер ФА, несомненно, заслуживает не осуждения, но, напротив одобрения. И уже Фреге в своей рецензии высказался в том смысле, что в ФА есть ценные психологические прозрения, а Вертхаймер (Wertheimer) указывает на сочинение Гуссерля как на первую работу по психологии числа» (Ebenda. S. 85). [265]
Д. Мюнх добавляет, что все сказанное не полностью отводит адресованные раннему Гуссерлю упреки в психологизме. В каком отношении приходится принять обвинение – это уже специальная тема, подробное обсуждение которой предполагается во второй книге моего сочинения.
Теперь, когда известны различные наработки раннего Гуссерля по проблемам интенциональности, возможно – вслед за Мюнхом – перейти к определению специфики этого анализа.
Специфика осмысления интенциональности у раннего Гуссерля
Опираясь на отдельные идеи Д. Мюнха, попробую ближе подойти к осмыслению того совершенно специфического исследовательского сплава, который, как я считаю, фактически, объективно имеется в ранних гуссерлевских штудиях, отнесенных им самим к понятию и теме интенциональности.
Что касается дисциплинарного специфического материала, скажем, приведенных ранее рассуждений вчерашнего математика о чувствах неудовлетворенности по поводу незавершенности каких-либо переживаний, о несбывшихся ожиданиях и их отнесения именно к науке психологии, то положение здесь сложилось двойственное.
С одной стороны, некоторые чисто тематические аспекты, затронутые ранним Гуссерлем в его описаниях, иные тогдашние психологи, без сомнения, признали бы своими, относящимися к их науке.
Другая сторона дела состояла в непростом обстоятельстве: немало классических, философствующих психологов тоже отвергли бы как крайности, уклоны Гуссерля в чисто субъективные, тем более эмоциональные аспекты и объяснения (сказанные с неудовлетворенностью, ожиданием продолжения и т. п. как сторонами интенциональности).
Вместе с тем именно из конкретных пояснений Мюнха становится ясно, что Гуссерль мог всё-таки рассчитывать на понимание и даже поддержку каких-то психологов-философов: так Керри и Липпс сами говорили о значении побуждений к продолжению, Штумпф, наставник Гуссерля в Галле – о напряженном любопытстве как вполне значимых и для философии психологических факторах.
Поэтому Мюнх и считает – и для этого имеется немало оснований, что предметами интереса и работы Гуссерля становятся также понятия и приемы мысли, традиционно и в современных ему разработках относимые психологами к своей дисциплине. Применительно к восприятию мелодии, например, эти действия состоят в описании восприятия и в генетических объяснениях, т. е. в применении уже освоенных к тому времени методов дескриптивной, ассоциативной, генетической психологии. «Это показывает, – пишет Мюнх, – что Гуссерль продолжает и далее интересоваться теми Ursprung-вопросами (т. е. проблемами происхождения, генезиса. – Н. М.), которым он в ФА посвятил подробные разъяснения» (Ebenda. S. 144). Но Мюнх делает и существенное, полагаю, корректирующее замечание: теперь «исчезают ассоциативно-психологические способы объяснения» (Ebenda). С точки зрения Мюнха, то новое, что появляется на месте чисто ассоциативно-психологического материала, требует специального объяснения.
Как бы то ни было, необычными (и для традиционно-психологического, а тем более для логического подходов), побудительными мотивами для применения новых объяснительных парадигм раннего Гуссерля становятся: упомянутые вклинивания в анализ процессов сознания и осознания исследований «чувств» неудовлетворенности (из-за неоправдавшихся ожиданий по поводу незавершенности каких-либо процессов осознания).
Специальный их анализ у Мюнха (в разделе 4.3.2.) «Интенция и чувство неудовлетворенности» (Intention und das Gefühl der Unbefriedigung) показывает: как раз их этот гуссерлевед считает не просто допустимым, а уместным моментом для того, чтобы прежде всего Гуссерль, а затем и согласные с ним гуссерлеведы, перешли именно на почву нового интенционального анализа.
Отметая различные псевдопонимания (Scheinverständnisse), Гуссерль начинает усиленно работать над понятиями, к которым прежде обнаруживал интерес и которые, в конечном счете, стали фундаментальными для всех этапов развития феноменологии. Это прежде всего понятие созерцания (Anschauung).
* * *
На вопрос о том, почему ему важны как понятие, так и, соответственно, теория созерцания, Гуссерль уже в ранний период дает четкий ответ, затем принимаемый (и теоретически усложняемый) на
