Ознакомительная версия.
175
Насчет того, насколько Унгерн владел монгольским языком, есть разные мнения. Одни утверждали, будто он говорил на нем чуть ли не свободно, другие – что знал всего несколько слов. Надо думать, истина лежит где-то посередине.
В машинописи – “по рекам”, но это очевидная ошибка, возникшая при перепечатке рукописного текста протокола. Возможно и другое прочтение – “по родам”.
Через два месяца Унгерн изгнал его из дивизии за “проповедническую деятельность”. Она заключалась в том, что “простец-инок” повел чересчур решительную борьбу с матерщиной.
У красных с картами дело обстояло немногим лучше. Бывший поручик Владимир Брежнев вспоминал, что позднее, при вступлении на монгольскую территорию, советские войска имели только схемы маршрутов, примитивные и неточные. “На этой почве, – пишет он, – можно было видеть и слышать немало курьезов. Так, например, при постановке задачи указывалось, что часть должна к такому-то времени выйти к букве “я” надписи “Монголия” на карте”.
К тому времени чахарский дивизион был расформирован за попытку мятежа, а его командир, Найдан-ван, отослан на восток, охранять границу с Китаем.
Сыграла свою роль и счастливая для Унгерна случайность. Глазков и Нейман пользовались составленной в 1881 году 40-верстной картой Монголии, схематичной и неточной; на ней река Иро (Еро-гол) была обозначена неверно. С этой картой в руках они полагали, что Унгерн задержится при переправе, и упустили время, дав ему оторваться от погони (М. Крючков. Картография Монголии. – Красная Армия на Востоке. Иркутск, 1921).
Дословно – “бычье ружье”. Такое название закрепилось за артиллерией, поскольку в старину тяжелые пушки перевозили на быках.
В 1920-х годах некий Жуч служил в ГПУ на Дальнем Востоке. Он командовал одним из диверсионных отрядов, которые скрытно переходили китайскую границу и совершали устрашающие рейды по казачьим поселениям в Трехречье, убивая бывших офицеров и эмигрантских активистов. Скорее всего этот Жуч и тот, что арестовал Сипайло – один человек.
Последняя фраза с ее выразительной характеристикой психологии жертв явно навеяна не жестокостями времен Гражданской войны, а “большим террором” в СССР конца 1930-х годов, когда Князев заканчивал свою книгу.
Арсений Несмелов писал о нем:
В кровавой круговерти
Туманятся хребты.
Эгин-Дабан бессмертен.
Полковник, смертен ты.
Сыграй нам, Бога ради,
Трубы военной медь.
Полковник Казагранди,
Сумей же умереть!
В хурэ свой клад зароешь
И потеряешь след.
Жестокие герои
Жестоких наших лет.
Вся Азия – темница,
Кровав ее ковыль,
И жестью на ресницах
Соленой Гоби пыль.
Жена Казагранди жила в Харбине и уже после смерти мужа родила их единственного сына. В 1995 года у меня дома в Москве побывал внук Казагранди. Он приехал из Усть-Каменогорска в Казахстане, где отбывал ссылку его отец, и должен был навсегда улетать в Австралию – к сыновьям и внукам тех, кто воевал вместе с его дедом.
Несмелов считал, что Казагранди был расстрелян, и просил себе у судьбы такой же романтической смерти:
Дожить бы до расстрела
Среди Эгин-горба,
Чтоб ярой медью пела
Расстрельная труба.
Подразумевается бегство Джамбалона и сдача Урги без боя.
Что имеется в виду, не понятно – то ли срок, указанный в пророчестве Даниила, то ли какое-то предсказание оракулов. Не исключено, что последнее сознательно было дано таким образом, чтобы совпало с первым.
Раненых “на бычьем обозе” отправили в Улясутай, но по дороге все они были зарублены бойцами Щетинкина.
Один из них, бурят Дамдин Буянтуев, будто бы перед смертью сказал унгерновцам: “Ваша жизнь так же недолговечна, как жизнь комаров”.
В ближайшее время за недооценку его сил поплатится командарм Матиясевич; на смену ему придет 25-летний Иероним Уборевич, летом 1919 года остановивший наступление Деникина на Москву. Командир экспедиционного корпуса Нейман тоже будет сочтен виновным и заменен другим латышом – Яном Гайлитом.
Об этом пишет сам Гижицкий.
“Здесь все проще, – считает C.Л. Кузьмин. – В походе на Замын-Удэ он увидел, когда и как удобнее идти через Гоби. Наверное, думал, что красные пойдут в революционный Южный Китай через Гоби, а не через Дальний Восток: там ведь японцы, Чжан Цзолин и белые”.
Лишь страстные поклонники эзотерика Николая Гурджиева могли поверить, что примерно в это же время по пути в Тибет он легко пересек Гоби на ходулях, благо при таком способе передвижения ему не страшны были песчаные бури, бушующие только над самой поверхностью земли. По Гурджиеву, “трудности перехода через Гоби сильно преувеличены”; в частности, нет никакой проблемы с кормом для лошадей и овец – они могут питаться песком, поскольку на месте этой пустыни когда-то находилось море, и гобийский песок представляет собой необыкновенно богатые витаминами останки обитателей морских глубин.
В одном из них, вырезав всех лам, он не пощадил даже стоявших перед ним на коленях мальчиков-хуврэков. “До сих пор в ушах звучат их раздирающие вопли о пощаде, – через восемь лет вспоминал свидетель этой бойни. – Упали на колени, протягивая руки с искаженными ужасом смерти лицами, говоря: “Нойон, нойон!” Но “нойон” был неумолим. Сверкнули клинки… и все было кончено. Дикая расправа свершилась перед глазами всего отряда. И люди, привыкшие к виду крови, испытавшие весь ужас Мировой и Гражданской войн, были смущены. Одни отвернулись, другие уставились в землю. Все молчали, но у всех была одна мысль: надо положить конец этому кошмару”.
В буддийской космологии гора Сумеру – столп мироздания, место обитания богов.
Слюса и тех заговорщиков, кто в 1930-х годах был еще жив, Торновский, как и Рябухин, и Князев, обозначает начальными буквами фамилий. В эмиграции Унгерн считался героем; офицеры, организовавшие заговор против него, предпочитали об этом не вспоминать, а мемуаристы – не называть их полных имен.
Ознакомительная версия.