«калачики». Как крохотные печеньица. Совершенно безвкусные: трава и есть трава, но зато «калачики» были всё лето. Мы «паслись» на лужке, в огороде, как гусята.
В тот день мама вынула из русской печи «малосник», который готовится из кукурузной муки, тыквы, добавлялся макух и, опять же при наличии – молоко, яйца. Получалось что-то вроде запеканки.
Митя наелся у нас тогда от пуза и, довольный, уснул с блаженной улыбкой на лице.
Митя Богданович во время службы в Армии
Он вырос хорошим парнем, отслужил армию, женился, воспитал дочь, внуков. Часто задумывался, как сложилась бы жизнь его, если бы не тот роковой выстрел, который лишил его тёплых, ласковых материнских рук… Не стесняясь, он часто плакал – так жалко ему было родную маму, от которой не осталось даже фотографии. Только смутный, расплывчатый образ в сыновних глазах. Или он скорее угадывался…
Школьного здания в селе не было: мы учились в «поповых хатах», стоящих поблизости церкви. У церковного батюшки было несколько домов, и он отдал два-три домика под школу. Один из них был двухэтажным. Мы взлетали по ступенькам вверх и вниз: наши дома стояли на земле, не так интересно ведь.
Детвора часто лакомились яблоками из роскошных поповских садов (их война пощадила) и грецкими орехами. К началу учебного года наши пальцы были чёрного цвета, а ладошки коричневыми, даже чёрными, от ореховой скорлупы. Именно в этот момент ядрица орехов белоснежного цвета и очень вкусна. Мы не могли дождаться, когда орехи поспеют, верхняя зелёная кожура ссохнется и сама отвалится. Только и видны были жующие челюсти: хрум-хрум!
…Зима.
В Молдавии когда-то были морозы крепче, чем последние пятьдесят-шестьдесят лет. Вот и в те годы, когда я была где-то в классе третьем-четвёртом, выдалась на редкость снежная и студёная зима. Чернила в стеклянных чернильницах покрывались ледком, и мы подносили их к печке погреть. Печку в классе нечем было топить. Каждый из нас приносил кто соломки на растопку, кто – несколько сухих веток, щепки. И в лес ходили за хворостом.
Я приносила кусочек угля, антрацита: бывшим фронтовикам выдавали уголь. С трудом, но выдавали. Тем, чьи отцы вернулись с фронтов войны, даже поэтому завидовали…
Идёт урок. Мы сидим в пальто, платках, шапках. В рукавицах. Их снимаем только тогда, когда берём в руки перьевую ручку. Тем, кто совсем замёрз, наша любимая первая учительница, Надежда Дмитриевна Кавокина, разрешает постоять у печки, погреться. По очереди грелись все.
Тем не менее, пропускать учёбу никто и не думал. Учились охотно. Впервые преподавание почти всех школьных предметов шло на русском языке. До войны в школе господствовали румыны, на румынском языке велась и учёба. При советской власти молдавский язык получил письменность на основе кириллицы. В последние годы его письменность приобрела латинское начертание, но это уже другая история.
В своё время мой отец закончил семь классов румынской школы. Особенно хорошо у него шла математика. Преподаватели-румыны были жёсткими и жестокими: не выучил урок – получай металлической линейкой по ладони! Ученики ходили с опухшими, в крови и синяках ладонями. Кровь могла брызнуть и до потолка!
После окончания школы отцу предложили преподавать математику в нашей же школе, но дед не отпустил:
– Разве школа прокормит?
Видать, тогда зарплата учителя тоже не была достойна конкуренции. Правда, была весьма и весьма уважаемой, почитаемой профессией, благородной и благодарной: с учителями здоровались, только-только завидев их издалека. Кланялись им низко при встречах за много вёрст.
Нашими учителями в разное время были приезжие из России, Белоруссии, получившие места по распределению по окончании институтов. Н.Д.Кавокина была из России. Н.Н. Яцко – из Белоруссии. Замечательная литератор и лингвист! Помню, в десятом классе Наталья Николаевна постоянно поручала мне читать по программе что-либо из Пушкина, Лермонтова, Толстого… Я садилась за стол или на низкий подоконник, воображая себя учительницей, и читала вслух своим одноклассникам стихи, отрывки из прозы. Наверно, это и было решающим в выборе института: я поступила на русско-английское отделение филологического факультета.
В годы войны в Шапте-Банах был «Детский дом». И тоже располагался в поповских домах. В него привозили осиротевших детей, в основном, из Молдавии. Помнится, почему-то только девочек. Совсем не помню ребят. Может, потому, что у нас с мальчиками обучение было раздельное?..
Девочки были самых разных возрастов: переростки, которым война помешала продолжить учёбу, и мои сверстники.
Самая старшая из них – Мария Салагор, круглая сирота – была из Молдавии, судя по молдавской фамилии. А Туря Тамара – откуда-то из России. Марию мы называли «наша мама». Она вокруг малышни крутилась, суетилась, помогала, заботилась, советы давала. До седьмого класса Мария училась с нами.
Тамара была слабенькой, худенькой, качалась при ходьбе, как тростинка на ветру. Помню, слова выговаривала с трудом, плохо училась. Тяжело, видимо, ей было усваивать школьные предметы. Голос Тамары был тоненьким, тихим. Очень чётко помню её лицо и голос.
Однажды мы писали диктант. На другой день шла работа над ошибками, Надежда Дмитриевна своим ласково-материнским певучим голосом говорит:
– Туря Тамара, к сожалению, допустила больше всех ошибок: ну вот, например: «Чуча» вместо «туча». Все заулыбались:
– Чуча! Тамара Чуча!
Так и стали звать «Чуча Тамара». Конечно, это было жестоко, но дети, об этом тогда не задумывались. Школьники друг другу, какие только не придумывают клички-имена!
Кажется, шёл 1955–1956 год. «Детский дом» расформировали: прилетел самолёт, приземлился на сжатом кукурузном поле. Сирот увезли.
Где она теперь, милая, славная Туря Тамара? Привелось бы встретиться с ней сегодня, попросила б прощения у неё за всех нас тогдашних, глупых и бестолковых.
На краю села Шапте-Бан жила семья Безверхних. Дом находился аккурат у шоссейной дороги, которая является для района главной магистралью до самого Рышканского перекрёстка, так как по ней ходят все автобусы, идущие в районный городок, а далее до самого Кишинёва. По этой дороге моя мама провожала отца на войну. Шли по ней многие в солдаты. Не все возвратились…
Фрасина проводила на фронт мужа. Затем старшего сына. Время пришло – и младшего отдала на войну.
Мужа она не дождалась. Погиб. Старший Георгий пришёл, к счастью, живой, невредимый. А младшего Фрасина ждала. Каждый день выходила за ворота и, вот она, уже на шоссе. Взглядом провожала каждую машину, проносившуюся с пригорка на большой скорости, поднимая огромные облака пыли. Ждала и плакала. Плакала и ждала.
Проходили годы, десятилетия,
