«Все это притворство — это она хочет разжалобить Л.H., чтобы он приехал к ним», — сказала Софья Андреевна.
— Почему же притворство? И не может она стараться разжалобить меня. Но поехать к ним я все время собираюсь. Я думал даже сегодня поехать.
Софья Андреевна вспыхнула и выбежала из комнаты. Потом пришла очень возбужденная и сказала:
— Я только что начала успокаиваться, выздоравливать, а ты хочешь меня опять мучить.
И она стала умолять его дать ей обещание не ездить к Чертковым. Но Л. Н. сказал, что не даст ей никакого обещания.
Она сказала:
— Ты уже обещал мне.
— Я беру назад все свои обещания, потому что ты не выполнила ни одного условия, которое я тебе ставил. И никаких обещаний я не буду давать тебе впредь.
Л. Н. просил привести лошадь и собрался ехать на прогулку. Софья Андреевна сейчас же оделась и вот пришла к Телятенкам, где я ее видел. Л. Н. потом передумал ехать и потому, что чувствовал себя слабым, и, может быть, по другим соображениям.
Софья Андреевна была уверена, что он поедет к нам. Она долго не возвращалась в Ясную. Л. Н. беспокоился и просил Душана Петровича поискать ее. Душан Петрович нашел ее лежащей в кустах и уговорил ее войти в дом. Как ни странно, она была удивлена, что Л. Н. у нас не был, думая, что не успела его выследить. И тоже, как ни странно, она говорила об этом довольно спокойно. Она сказала, что была в Телятенках, видела меня и сказала мне, что Л. Н. приедет к нам.
…Вечером Софья Андреевна была очень мягка со всеми, ласковая и очень заботливая о Л. Н. Она нашла, что в его спальне слишком холодно и начала заставлять окно, согревать комнату и пр. Александра Львовна говорила, что ей казалось это состояние Софьи Андреевны притворным, но Л. Н. оно тронуло, и ему было ее очень жалко. Он это и выразил в своем сегодняшнем письме Владимиру Григорьевичу. Вечером 17 октября у нас был Ив. Ив. Горбунов, пробывший два дня в Ясной. У него был большой разговор с Софьей Андреевной. Она стала ему рассказывать обо всей этой истории, он хотел остановить ее, она стала возражать ему, тогда он заговорил и все больше и больше разгорячался, возвышал голос, и стал ей высказывать такие вещи, что Александра Львовна с Варварой Михайловной с тревогой ожидали — что‑то будет. Говорил он таким повышенным тоном и так резко, что Софья Андреевна, казалось бы, должна счесть себя оскорбленной и накричать на него, выгнать его из дома, но она все молча приняла от него».
19 октября, 10 ч. вечера. Днем приезжала Александра Львовна… Она рассказала, что 24 октября приезжает та г — жа Альмединген, которая уже приезжала в сентябре к Софье Андреевне по поводу дела покупки издательством «Просвещение» сочинений Л. Н. за миллион рублей. Вероятно, она приезжает теперь по тому же делу. Софья Андреевна ведет это дело тайно от всех, только проговорилась о нем Варваре Михайловне, скрывая его больше всего от Л. Н. Но Александра Львовна, зная об этом, несколько раз касалась его в разговоре со Л. Н. Вчера или сегодня она все буквально рассказала Л. Н. Он был страшно поражен, расстроен, побледнел даже и все восклицал: «Да не может этого быть!» Видя крайнюю взволнованность Л.H., Александра Львовна пожалела, что сказала ему об этом. Но он сказал, что все к лучшему, потому что если ему станет совершенно ясно, что все только в корыстных целях, это освободит его от всех обязательств перед Софьей Андреевной; он откажется от той доверенности, которую дал ей, прекратит всякие отношения и уедет в Кочеты.
«Ты останешься здесь, — сказал Л. Н. Александре Львовне, — я напишу письмо, в котором скажу, чтобы она ко мне не приезжала, а если она все‑таки поедет, то ты дашь мне телеграмму, и я поеду дальше».
…Александра Львовна еще рассказывала, что вчера вечером Софья Андреевна пришла в комнату Л. Н. и стала нащупывать портфель, в котором сохраняется дневник Л. Н. Портфель был заперт, и дневника в нем не было. Софья Андреевна поздно вечером пришла ко Л.H., тогда, когда, кажется, он уже спал, и потому, вероятно, разбудила его и спросила, где дневник.
Л. Н. сказал:
— Не беспокойся, он у Саши.
….Александра Львовна сегодня говорила Л.H., что она чувствует, что они, т. е. Л. Н. и она, делают очень нехорошо, что как будто бы боятся Софьи Андреевны, что, казалось бы, в том, что Л. Н. дает ей, Александре Львовне, свой дневник и она переписывает его, нет ничего нехорошего, она исполняет только волю отца, а между тем, когда она переписывает дневник, она хоронится, запирает все двери и чувствует себя как бы какой‑то преступницей. Александра Львовна сказала, что она чувствует, что нельзя, не должно, нехорошо так считаться с Софьей Андреевной, подчиняться ей. Но Л. Н. сказал:
— Нет, это еще не так важно.
— А мне кажется очень важно, потому что приходится лишать себя своей свободы, все делать так, как Софья Андреевна хочет, — сказала Александра Львовна.
— Нет, это не важно, — повторил Л. Н.
…Вечером Владимир Григорьевич написал заявление, которое он прочел Анне Константиновне и мне для того, чтобы мы сделали свои замечания. Но мы не нашли возможным сделать какие‑либо замечания, нам показалось, что заявление написано так точно, предусмотрительно, обстоятельно, что нельзя ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Вот это заявление:
«Письмо в редакцию.
М. Г., ввиду возобновляемых от времени до времени проектов и предложений о покупке теми иди другими издателями права на издание моих сочинений, считаю необходимым печатно заявить, что никакие права на издание моих сочинений не подлежат продаже.
Временное распоряжение изданием моих произведений, напечатанных до 1881 года (за исключением тех из них, которые я отдал или могу еще отдать во всеобщее пользование), было мною предоставлено лично моей жене, Софье Андреевне Толстой, — без права передачи этого уполномочия в третьи руки.
Все же, написанное мною после 1 января 1881 года (или же написанное и раньше, но неизданное до этого срока), насколько оно подлежит изданию, предоставлено, как я уже неоднократно заявлял в печати, во всеобщее пользование, т. е. после первого появления в печати этого материала у тех или других, по моему усмотрению, издателей, кто угодно в России и за границей имеет право свободно и безвозмездно перепечатывать и переводить эти произведения, не спрашивая ни у кого специального для этого разрешения.
Таким образом, предложения о покупке исключительного, постоянного ли или временного, права на издание каких бы то ни было моих писаний, все равно напечатанных уже или еще не напечатанных, и — появились ли они в свет раньше или позже 1881 года, являются плодом совершенного недоразумения, так как на это не было и нет моего согласия».
