В сущности, это все очень старо, но мне открылось с новой стороны.
Это же чувство и освещает мне мой путь в моем положении и из того, что было и могло бы быть тяжелого, делает радость.
Не хочу писать о делах — после.
А вы также открывайте мне свою душу.
Не хочу говорить вам: прощайте, потому что знаю, что вы не хотите даже видеть того, за что бы надо было меня прощать, а говорю всегда одно, что чувствую: благодарю за вашу любовь.
Это я позволил себе так рассентиментальничаться, а вы не следуйте моему примеру.
Жаль мне только, что Галю до сих пор не удалось видеть. Вот ее прошу простить. И она, вероятно, исполнит мою просьбу».
Из письма О. К. Толстой ко мне от 17 октября.
«…Вчера получила вести (из Ясной) очень грустные и неприятные. Софья Андреевна опять в ужасном состоянии, и здоровье Л. Н. висит на волоске…
…Софья Андреевна завладела секретной записной книжкой Л. Н. и многое из нее почерпнула, а кроме того, говорят, что кто‑то ей проболтался…»
Из письма А. П. Сергеенко ко мне от 18 октября.
«Л. Н. совершенно здоров, если не считать некоторой небольшой слабости, которая у него была вчера. Третьего дня он совсем было собрался приехать к нам, но нашел лучшим отложить это еще на несколько дней.
А Софья Андреевна подходила к Телятенкам и выслеживала, не едет ли он к нам. Л. Н. ничего ей не ответил по поводу всего того, о чем я писал в последнем письме, и она больше не пристает к нему. Он сказал ей, что берет назад все свои обещания. Она более или менее спокойна.
Вот пока все самое главное».
Из записок А. П. Сергеенко.
«Здоровье Л. Н. хорошо. Душан Петрович рассказывал, что 14–го, в тот день, когда Софья Андреевна написала Л. Н. свое письмо, он ожидал, что у Л. Н. будет вечером опять припадок. Л. Н. с утра был слабый, голос у него был вялый, и когда он говорил, губы у него слабо двигались, рот едва открывался. Все это, особенно то, что слабо двигались губы, было для Душана Петровича нехорошим признаком. Но несмотря на свою слабость, Л. Н. все‑таки решил после завтрака поехать на прогулку. Душан Петрович пробовал было его отговорить, предлагал ему поехать в экипаже, но Л. Н. сказал, что поедет верхом потихонечку и что он чувствует
— ему будет лучше от прогулки. Душан Петрович не мог больше отговаривать Л.H., и они поехали.
Отъехали они шагом, Л. Н. ехал впереди. Душан Петрович тревожился за него: он был слишком слаб. Но проехав шагом некоторое расстояние, Л. Н. припустил лошадь, а затем остановил ее и подозвал к себе Душана Петровича. И Душан Петрович не поверил глазам своим. Это был совсем другой Лев Николаевич, чем четверть часа тому назад. Лицо оживленное, свежее, голос громкий и губы, по словам Душана Петровича, совершенно «жизненные». Они долго ездили, и Л. Н., как обыкновенно, выбирал наиболее трудные места для проезда. Особенно изумил Л. Н. Душана Петровича тем, как он переехал один овраг с очень крутыми сторонами. Спуск и подъем на другую сторону были настолько круты, что Душан Петрович слез и вел лошадь в поводу; а Л. Н. спустился на лошади, уверенный, как он говорил, в крепких задних ногах Делира, и одним махом взял гору и с такой легкостью, быстротой и ловкостью, что Душан Петрович нашел это удивительным даже для Л. Н. Рассказывая об этом, Душан Петрович сказал, что надо было бы над этим оврагом поставить доску с надписью: «здесь спускался и поднимался Лев Толстой».
Душан Петрович приезжал к Анне Константиновне 16–го утром. У нее была сильная невралгия глаза и головная боль. По ее словам, в Ясной все более или менее спокойно: «Софья Андреевна пилит Л.H., но не очень. А Л. Н. не сегодня завтра приедет к вам, это наверное».
«16–го часа в три дня я шел к пруду Александры Львовны. Я шел по тропинке между елочками, а по дороге, которая ведет в Ясную, ехал наш человек с бочкой. По этой же дороге из Ясной шла какая‑то дама, одетая в темное и в темную шляпу, с мальчиком и несколькими собаками. Я не мог разглядеть, кто была эта дама, но по нескольким слишком поспешным поворотам головы то в одну, то в другую сторону я подумал, не Софья Андреевна ли это. Дама, едва поравнявшись с бочкой, торопливо что‑то спросила человека, ехавшего с бочкой, и получив ответ, сейчас же энергично и быстро пошла вперед, повернув на дорогу, ведущую к усадьбе Александры Львовны. Дама спросила человека, как я узнал после: «Не у вас ли еще граф?» — Нет. — «А он хотел сегодня у вас быть?» — сказала дама. — «Не знаю, не слыхал».
Вернувшись домой, я спросил, не приходила ли к нам дама. Оказалось, что ее видели, как она прошла мимо опушки нашей рощи по дороге к Воробьевке. «Да вон она сидит на канаве», и я увидел сидевшую у дороги на насыпи возле рощи ту самую даму в темном, которая шла из Ясной. Я пошел к ней. Дама, еще издали завидев меня, встала, спустилась в канаву и вылезла из нее и пошла по дороге назад, в Ясную. Мальчика с ней уже не было, а были только собаки. Я подошел к даме на расстояние нескольких саженей и увидал, что это была Софья Андреевна.
Она первая как будто виновато — заискивающе и поспешно сказала: «Здравствуйте!» Я ответил ей. «А я вот хотела пройти на кладбище и нечаянно пошла по этой дороге. А что это за мальчик с вами?» — спросила она. Со мной был наш пастушок. Вдруг вдали на открытом поле показались какие‑то фигуры, которые быстро шли. Софья Андреевна заметила их и, приложив к глазам бинокль, несколько минут пристально на них смотрела. Было ясно, что она испугалась, не едет ли к нам Л. Н. Опустив бинокль, Софья Андреевна заговорила: «А какая красивая здесь местность… Я никогда здесь не была, — и сейчас же поправилась: — Т. е. никогда не видала этой местности в эту пору… Очень красивая окрестность… Я близорука, ничего не вижу, вот и приходится смотреть в бинокль…»
Потом повернулась ко мне и опять сказала: «А я ходила по делу в Телятенки и вот прошла сюда… А что, Ольга Константиновна у вас?» — «Нет». — «Она завтра приезжает?» — «Не знаю». — «А я думала, что она у вас. Я хотела к ней зайти… Кажется, она завтра приедет. Вы не знаете?» — «Нет, не знаю».
И Софья Андреевна пошла по дороге, очень медленно, все выжидая чего‑то. Долго находилась в саду у Александры Львовны, стараясь быть незамеченной с дороги, а потом пошла по дороге в Ясную.
17 октября у нас была Александра Львовна и рассказывала, что 16–го за завтраком Л. Н. расспрашивал Душана Петровича про Чертковых. Душан Петрович сказал про невралгию глаз и головную боль Анны Константиновны.
«Все это притворство — это она хочет разжалобить Л.H., чтобы он приехал к ним», — сказала Софья Андреевна.
— Почему же притворство? И не может она стараться разжалобить меня. Но поехать к ним я все время собираюсь. Я думал даже сегодня поехать.
