И Ленин исторически нужен был для того, чтобы русский народ оценил необходимость правильности устройства государства и пришёл к выводам, отмеченным вашим совпоэтом:
Кто воевал, имеет право
У тихой речки отдохнуть…
Наша народная речка — тиха и прекрасна, насколько ваша размашиста, шумна и бестолкова. Я должен сказать, что то, что делаете вы, — не отличается умом, несмотря на грандиозность.
Что ж, история знает грандиозные глупости!
Был на Руси умнейший человек К. П. Победоносцев; но были и глупые консисторские чиновники. Был умный, хитрый и сумевший захватить власть у нескладного истерика Керенского — Ленин; но вы все — вы хвост Ленина (помните хвост Робеспьера?) — вы только консисторские чиновники, эпигоны, проматывающие то, на что поднялся размах Ленина, над которыми хохочет весь мир.
Да и вами, как его последователями, я, действительно, очень недоволен, как пишете вы. Народ должен иметь возможность трудиться, быть обеспеченным продуктом своего труда, нетрудящийся из трудящихся есть люмпен-пролетариат, и цена ему грош, и нельзя ему отдавать на правёж всего государства — вот наша «речка». И на этой речке сияют тихим светом всегдашние идеалы Руси — покорливость, находчивость, лукавство и благочестие, всё то, на что вы подняли руку и, конечно, не уничтожили, а только затушевали, покрыли, как тончайшая нефтяная плёнка может покрыть иногда глубокие воды нашей Волги.
Вы пишете:
— Всеволод Иванов шепчет такую симпатичную мечту: «Очевидно, согласно объективному ходу вещей, понадобится новый Ленин, который будет более объективен в свойствах русской души и создаст новый православный, всенародный Октябрь…».
Спасибо, Кольцов! Спасибо, что вы сказали эту фразу через несколькосоттысячный тираж вашей «Правды». Эта фраза разнеслась по всей Руси, а помните — Русь состоит из Ивановых. «Трудно бороться с врагом, когда он с крестьянским паспортом или с профсоюзной книжкой осторожно напирает и шевелится внутри страны», — пишете вы. Это шевелятся Ивановы…
И поверьте мне, они теперь знают, чего они хотят, эти Ивановы, и будет время, они прорвут вашу плотину. Это вам не с генералами сражаться.
— По этим грязным лапам, протянутым из-за границы к Ленину и к Октябрю, ничего не стоит ударить, — пишете вы.
Попробуйте-ка лучше, насколько твёрдо стоит под вами ваш редакционный стул. Мне кажется, от него уже идёт некоторое дрожание. Правда?
Да, вот ещё что. Пожалуйста, не бранитесь, что совпочта рассылает по России такие книжки, как моя. Никуда эти книжки ещё не посланы — «груша ещё не созрела». Они посланы только вам, да в «Известия», да Сталину, да Менжинскому.
Народ, кажется, надёжный. Не разболтают, как разбалтываете вы.
Гун-Бао. 1928. 11 декабря.Финал русской интеллигенции
Недавно появившееся в «Последних Новостях» «Письмо из Москвы» об интеллигенции в эмиграции — наделало много шуму. В этом письме некий автор, скрытый псевдонимом И. А., наговорил эмиграции много неприятных вещей. И не нужна-то эмиграция, и Россия её «не примет», и Россия «её боится», и т. д. и т. д.
Эти разговоры пошли довольно круто и вызвали известные «гадания», которым предаются зарубежные талантливые фельетонисты:
— Любит Россия эмиграцию, не любит, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт!..
И так далее. Должно, однако, сказать, что, во-первых, это кокетливое одёргивание эмиграцией своих одежд перед возвращением «туда» должно почесться несколько преждевременным. Ощипывание маргариток — дело изящное, но к моменту решительно не подходящее.
В такие времена, как наши, чеховские настроения не годятся.
Какие же подходящи?
А вот какие. Те, которые характеризуются волевой насыщенностью. Серебряковское профессорское (Дядя Ваня) — «ах, господа, дело надо делать, дело!» — не годится для наших дней. Эмиграция должна ясно и отчётливо понять, что в то время, покамест она странствовала по городам и весям, иногда даже не без приятности, — в революционной России-то самой кипела, как никак, а волевая работа.
Революция пробудила волю в самом народе, вот что мы должны помнить. Правда, воля эта манифестировалась чрезвычайно бурно, нелепо, раздражалась в эксцессах, но всё же то были запасы человеческой русской народной энергии, проявлявшиеся тем эффектнее, чем больше были заострены полюсы социальных противоречий.
Большевизм потому именно брал верх, что его руководители умели своими бросаемыми лозунгами раскрывать массивы этой накопившейся энергии.
И если эта энергия была направлена на гражданскую войну, то есть на борьбу против определённых реальных классов, — то только потому, что первичным и основным психологически понятным движением народа всегда является тенденция гипостазировать, воплощать в определённое лицо причину раздражающих неурядиц.
— Долой виновников государственного нестроения! — кричал бунтовавшийся в 1917 году народ. — Их, «защитников старого режима».
И мы ошибёмся, если в самой этой ярости при этом не усмотрим ещё другого момента — момента справедливости:
— К ответу — потому что этого требует начало справедливости, начало извечной русской правды.
И, собственно, только внутреннее тёмное чудовищное убеждение, что это справедливо, — заставляло русский народ совершить все те жестокости, все те зверства, которые он совершал. Даже матросы, бросая своих офицеров в воду, — были убеждены, что это «справедливо».
Внушил ли это кто им, были ли они в этом убеждены — это уже второстепенно.
* * *
Волевое напряжение первых дней революции осталось в народе в дальнейшем; именно это напряжение характеризует собой большевистский режим. Делать, делать, делать во что бы то ни стало.
Развёртываются грандиозные планы, опьяняющие участников известной поэзией творчества. Планетарные размеры разных электростроев захватывают дух. Индустриализация должна быть такой, что должна переплюнуть все существующие государства. Армия должна быть такая, чтобы быть могучее всех…
Это ли не программа.
Оговорюсь, что я здесь имею в виду не то скрытое лукавство, которое отмечает выбрасывание таких лозунгов со стороны власть имеющих, а народное то убеждение, что власть, действительно, кипит волей и энергией. А такое убеждение, конечно, есть. Как ни как, а надо сознаться в том, что большевистская власть импонирует народу своей кипучестью, которой совершенно не замечалось в контрреволюционных выступлениях.
