с детства.
Она, кстати, знала брата Ивана Бунина, который писал портреты и умер после революции от недоедания. В Елецком уезде у Марии Михайловны была хорошая знакомая, либеральная помещица баронесса Медем. Это была очень красивая, высокая, рыжая, нестарая еще женщина с голубыми глазами. Она, видя одичание крестьян и красный террор, в батистовой сорочке вошла в речку во время ледохода и долго там стояла. Потом она, конечно, умерла.
Вся современная цивилизация построена на культе молодого тела и гедонизме и поэтому аморальна в своей основе. Красивое тело — это не более чем эйфористическая иллюзия, способствующая размножению, своего рода весенняя игра природы, эфемерная, как пестрые бабочки-однодневки.
Даниила Андреева она как собеседника, равного ей и даже выше, она любила. Он к ней иногда заходил, и они быстро находили общие темы.
Все в нашем кругу знали, как умертвил Патриарха дантист, уколов ему в десну яд. Дантист, кстати, был не еврей, а русский и долго потом мучился сделанным, о чем признался на исповеди.
Это была эпоха коллективизации.
Архитекторов А. Н. Воронихина и И. Е. Старова.
Жена с детьми его давно оставила, и один из его сыновей, лысоватый, похожий на царского чиновника, преподавал у нас в СХШ в Лаврушинском литературу и имел за скрипучий противный голос кличку «Тезис». У этого Тезиса жена была толстая, маленькая, с тупым, животным выражением лица и плакала, когда отец Иоанн укорял ее мужа за то, что он не уважает отца-священника. Я это случайно видел, когда гостил в Гребневе, и Тезису было неудобно, что его унижают при его ученике, и он мне невольно завышал отметки. Похоже, он скрывал, кто его отец. Тогда это многие делали. Священство считалось позорной профессией. Зато теперь у сергиан попы заменили парторгов и гордо ходят но улицам в рясах, рядом со своими толстыми, раскормленными матушками в импортной косметике. И еще они любят с визгом тормозить своими иномарками, пугая прохожих, как это делают чеченские мафиози. И те, и другие радостно улыбаются сквозь голубоватые стекла золотыми зубами, пугая робких, как овцы, граждан.
В довоенные годы мой отец написал с него очень похожий портрет, он и после войны был такой же, но посуше и чуть попергаментнее.
Книги он всегда держал, на случай ареста, у Введенской, в двух ивовых плетеных корзинах.
В 1953–1954 годах.
Произошло это где-то в 1958–1959 годах.
Бывший тогда в ранге замминистра, где — я не знаю.
О Чаадаеве и двух статьях Тютчева мы с Введенской часто говорили, а Патриарх Тихон благословлял ее со стен еще при жизни, когда он сидел здесь в заточении.
Интересно, что он не знал, кто такой был Чаадаев.
У Введенской в Печорах был знакомый монах, которому она верила, и который ей жаловался, что читать нечего.
Говорят, что ее укушенная бешеной собакой и умершая от этого в Судаке дочь Вера была несколько помягче, мечтательнее и женственнее.
Сталин называл Молотова за усидчивость «железной задницей». Но это к слову.
У него были итальянские бронзовые пластины-барельефы и портреты-профили эпохи Возрождения и большая коллекция домонгольских крестов и змеевиков-оберегов из собрания Ханенко и Прахова. Были и византийские золотые перегородчатые эмали — небольшие иконки, как он говорил, с княжеских корон, диадем и лицевых Евангелий. Все это происходило из Южной России, из кладов.
Но все это было в прошлом, тогда Величко общался и с обер-прокурором Самариным и другими оппозиционерами.
Вездесущего провокатора и прохвоста.
Европа и Америка очень плохо обошлись с собственностью русских коллекционеров, убитых в подвалах Чека, — их украденные картины по сей день висят и музеях и особняках миллионеров.
Я писал акварелью этюд с портала на паперти собора, а Сычев мне рассказывал, как он ездил с Кондаковым в Равенну и там писал для него копии с мозаик.
Крест дал Варганов Сычеву из Суздальского музея.
Я тогда учился в СХШ, в Лаврушинском, и писал акварели.
В каменном двухэтажном Сестринском корпусе тогда была богадельня, и бритые — от вшивости — старухи, разделившись на две партии, постоянно дрались табуретками и страшно орали матом, отчего поднимали стаи галок. Это было вопиющим диссонансом прекрасному ансамблю храмов.
Обсуждая их женскую физиологию как свою собственную — излишне простыми словами.
Но мать моя службу отстоять не могла из-за жара свечей — ее уже тогда мучила гипертония.
Сын графа Сергея Дмитриевича.
У меня есть книга графа «Большие Вязьмы», принадлежавшие тогда Голицыным, написанная хорошим языком.
Комиссарчики и их детки много накрали у русской аристократии и церкви и не все сдали в Гохран.
Вообще, арабский профиль Пушкина в советской России был так же сакрально обязателен, как профиль Ленина, и поэтому многим изрядно надоел и даже опротивел.
Тогда еще вокруг дворца не было ни дома отдыха, ни жилых домов.
Сына друга Пушкина.
За этим столом когда-то все славянофилы собирались и поминали взятие Второго Рима турками.
На этих креслах и около этого
